Кинрик носил еду из кухни в зал — близилась главная трапеза дня. Бартоломью быстро прошел в дверь и поднялся по лестнице в зал. Там было холодно и мрачно. Кинрик зажег свечи, но они лишь усугубляли ощущение холода и мрака, мерцая и трепеща под порывами холодного ветра из окон.
Бартоломью налил себе из котла супа из лука-порея и уселся рядом с Джослином Рипонским, скорее ради компании, чем по дружбе. Джослин потеснился и принялся рассказывать ему, что землевладельцы вынуждены платить работникам бешеные деньги, лишь бы зазвать их к себе на ферму. Чума унесла стольких, что оставшиеся в живых были нарасхват и могли заламывать любые цены.
Джослин злорадно потирал руки, описывая бедственное положение богатых землевладельцев. Потом принялся излагать свой план собирать людей в артели и продавать их труд оптом. Так работники получат неплохую власть над землевладельцами и смогут добиться лучшей оплаты и условий труда. Если один землевладелец будет обращаться с ними нечестно, они перейдут к другому, который предложит лучшие условия. Себе Джослин отводил роль посредника для этих артелей. Бартоломью цинично задался вопросом, какую долю заработка предприимчивый Джослин потребует себе за труды. И попытался сменить тему.
— Вы не собираетесь возвращаться обратно в Рипон?
— Пока можно заработать здесь, нет, — отвечал Джослин.
Бартоломью сделал еще одну попытку.
— Что побудило вас приехать в Кембридж? — спросил он, выбирая ломтик солонины, не слишком отливающий зеленью плесени.
Джослин, явно раздосадованный тем, что его уводят от темы, щедро плеснул себе еще вина — оно ведь принадлежало колледжу.
— Я списался с мастером Суинфордом. Мы с ним дальние родственники, и я поступил сюда, потому что собираюсь открыть грамматическую школу в Рипоне и хотел подучиться, как это лучше всего сделать. У меня есть дом, который можно пустить в дело, а поскольку это будет единственная грамматическая школа на многие мили вокруг, я не сомневаюсь, что преуспею.
Бартоломью кивнул. Все это он знал от Суинфорда, когда тот спрашивал членов коллегии, нельзя ли его родственнику пожить в Майкл-хаузе в обмен на преподавание грамматики. На словах план Джослина звучал благородно, но, познакомившись с ним лично, Бартоломью пришел к убеждению, что школа открывается исключительно ради извлечения прибыли и едва ли будет иметь отношение к распространению идеалов просвещения.
Обязанностью Бартоломью, как самого старшего из присутствующих членов коллегии, было чтение благодарственной молитвы, которая венчала каждую трапезу в колледже. Покончив с этим, он удалился к себе в комнату.
Грею не удалось купить все лекарства, которые были необходимы Бартоломью, и у него не оставалось другого выбора, кроме как пешком отправиться в Барнуэлльское аббатство и посмотреть, нельзя ли позаимствовать что-нибудь у тамошнего лекаря. Бартоломью подождал, пока студент поест, потом собрался в дорогу под дождем.
— Можешь не ходить, — сказал Бартоломью, когда Грей начал ворчать. — Оставайся в колледже, поможешь в лазарете.
— Я не против того, чтоб побывать в аббатстве, и мне хотелось бы побольше узнать о лекарствах. Просто мне не нравится все время ходить пешком. Вчера ночью, сегодня опять. Почему бы вам не завести лошадь?
Бартоломью вздохнул.
— Только не начинай, Сэмюел! У меня нет лошади, потому что она мне не нужна. К тому времени, когда она будет под седлом и готова тронуться в путь, я уже дойду, куда мне надо.
— Да, а как же ваши прогулки в Трампингтон? — дерзко поинтересовался студент.
Бартоломью почувствовал, что его нетерпение перерастает в раздражение.
— Я обычно одалживаю лошадь у кого-нибудь или нанимаю.
— Но сейчас вы не можете ничего нанять, ведь все конюхи умерли от чумы. А Стивен Стэнмор ни за что в жизни не одолжит вам лошадь после того, что случилось с прошлой.
Бартоломью стремительно обернулся и ухватил Грея за грудки.
— Послушай! Тебе не нравится ходить пешком. Тебе не нравятся мои пациенты. Ты не одобряешь того, сколько я с них беру. Может, найдешь себе другого учителя, раз я тебя не устраиваю?
Он отпустил студента и пошел дальше. Через несколько шагов он услышал, что Грей следует за ним. Он оглянулся, и юноша ответил ему недовольным взглядом исподлобья, точно избалованный ребенок. Дулся он всю дорогу до аббатства, пока разговор, который Бартоломью завел с тамошним лекарем о чуме, не отвлек его от мрачных мыслей. Мэттью сожалел о своей вспышке; в конце концов, парень спас ему жизнь. Он сделал попытку вовлечь Грея в обсуждение и постарался сделать так, чтобы студент понял, какие лекарства он берет у лекаря и каково их назначение.
Потом Бартоломью и лекарь оставили Грея складывать травы и снадобья в сумку, а сами вышли под дождик.
— Много монахов вы потеряли? — спросил Бартоломью.
Лекарь склонил голову.
— Больше половины, а вчера умер отец настоятель. Наверное, наш открытый образ жизни способствует распространению болезни. Вы слышали, что все доминиканцы мертвы? Но что мы должны делать? Отступить от устава и затвориться, как отшельники?
На этот вопрос у Бартоломью ответа не нашлось.
Когда Грей закончил, они распрощались с лекарем и пошли по мощеной дороге к городу. Дурное настроение юноши развеялось без следа, и он принялся болтать о том, что собирается делать, когда закончит учение. Слушая его, Бартоломью впал в уныние. Неужели люди думают только о том, как обогатиться?
Внезапно Грей потянул его за край плаща.
— Надо сходить к Святой Радегунде! — сказал он.
— Зачем это? Они нас не впустят.
— А вдруг Филиппа вернулась туда, когда ушла от вашей сестры?
Бартоломью уставился на него. Грей был прав! Почему он не подумал об этом раньше? Студент зашагал по дороге, и Бартоломью нагнал его, когда тот уже барабанил в ворота монастыря. Пока они ждали ответа, Бартоломью не находил себе места, нетерпеливо вытирая с лица капли дождя. Грей перескакивал с ноги на ногу, пытаясь согреться. Бартоломью взглянул на дверь и, несмотря на всю свою озабоченность, отметил, что ворота уже начинают зарастать сорняками. Монахини всерьез оберегали свое уединение.
Небольшая решетка в дверном оконце с грохотом упала.
— Чего вам? — послышался неприветливый голос.
— Мне нужно поговорить с аббатисой, — сказал Бартоломью.
Голос его звучал спокойно, но в голове поднялась смута. Если сейчас он найдет Филиппу, целую и невредимую, в монастыре, всем его тревогам конец.
— Кто вы такой? — снова послышался голос.
— Мэттью Бартоломью из Майкл-хауза.
Раздался звон: решетку с силой захлопнули. Они немного подождали, но более ничего не последовало.
На лице Грея отразилось точно такое же разочарование, какое чувствовал Бартоломью.
— Ну ладно. Ничего не поделаешь, — сказал он. Внезапно решетка распахнулась снова, и на этот раз Бартоломью увидел за ней два лица.
— Ну? — раздался первый голос, нетерпеливый и враждебный.
Бартоломью был ошеломлен тем, что аббатиса сама подошла к воротам, и на миг утратил дар речи.
— Что-то с Генри?
Голос у аббатисы был низкий для женщины, и из-за высокого роста ей пришлось нагнуться, чтобы посмотреть через решетку. Внезапно причина, побудившая ее прийти, стала ясна Бартоломью. Она решила, что он принес новости о ее племянниках, братьях Оливер.
— С Генри все благополучно, матушка, — ответил Бартоломью.
Он придвинулся поближе к дверце, чтобы лучше видеть ее.
— Не подходите! — произнесла она сухо и неприветливо. — Я слышала, что вы возитесь с зачумленными. Я не желаю, чтобы вы занесли сюда заразу. Что вам от меня нужно?
Бартоломью опешил от ее враждебности, но ему не впервой было встречать подобный прием из-за того, что он имел дело с жертвами чумы, и этот раз, без сомнения, был не последний.
— Я пришел спросить вас, не получали ли вы вестей о Филиппе Абиньи, — внимательно глядя на красивое, но холодное лицо аббатисы, спросил он.
Ледяные голубые глаза сверкнули гневом.