Перед глазами Бартоломью промелькнуло воспоминание. После того как он встретился со своей доброжелательницей у чумной ямы, ему почудилось, будто он видел Стэнмора, выходившего из «Королевской головы». Значит, глаза его не подвели.
— Прости, — сказал Стэнмор. — Мы отыскали того путника, но он ничего не смог поведать нам об Абиньи.
Пристыженный, Бартоломью смутился. Он так запутался во всей этой лжи, так привык подозревать коллег в интригах, что невольно подошел с той же меркой и к своим родным. Возможно, подобным же образом он заблуждался насчет Филиппы и Абиньи. В аккуратном кабинете Стэнмора царил теперь полный разгром, повсюду были разбросаны свитки, из потолка торчала арбалетная стрела. Бартоломью упал на скамью, не понимая, что именно лишило его сил: то ли открытие, что явная причастность его родных к заговору оказалась совершенно безобидной, то ли потрясение, которому его чувства подверглись за последние несколько часов.
— Мне страшно даже представить, что скажет Эдит, если узнает, что ее любимого брата едва не застрелили в кабинете ее мужа, — срывающимся голосом сказал Стэнмор.
— Твой управляющий, похоже, сначала стреляет, а потом думает, — сказал Бартоломью, и голос у него тоже дрогнул, когда он вспомнил, как быстрая реакция зятя спасла ему жизнь. — Напомни мне никогда не спорить о цене на сукно в твоем кабинете.
— Мы заигрались в опасную игру, Мэтт, — продолжал Стэнмор. — На тебя напали у реки; Жиль Абиньи занимается какими-то странными делами под моей собственной крышей, а на нас с Ричардом той ночью напали разбойники. Хью спас нам жизнь, как и тебе тогда на реке. Без сомнения, ответственность начинает сказываться на нем. За тридцать лет службы ему ни разу не доводилось пускать в ход свой арбалет, а тут за считаные дни пришлось стрелять трижды.
Бартоломью потрясенно переводил взгляд с племянника на зятя.
— Напали?
Ричард закивал головой.
— Когда мы выходили из «Королевской головы». Четыре человека поджидали нас в засаде прямо за воротами. Хью пристрелил одного, а другого взял в плен.
— Это были фермеры с шелфордской дороги, — сказал Стэнмор. — Наслушались, как просто стало красть в Кембридже, когда столько народу умерло от чумы, и надумали сами попробовать. Конечно, мертвого или умирающего обокрасть проще простого, но эти четверо постеснялись и решили обокрасть живого.
— Шерифу следовало бы отдать приказ стрелять в любого, кто покажется на улице после наступления темноты, — заметил Стивен. — Его небрежение — причина всех безобразий.
— А если бы вас застукали, когда вы вчера возвращались из пансиона Бенета? — парировал Бартоломью. — За мной больные нередко посылают по ночам, и я не обрадовался бы, если бы меня подстрелили, не дав возможности объясниться.
— Да, Стивен, вчера ночью мы не смогли бы объяснить, что делаем на улице, — согласился Стэнмор. — Мы дали клятву хранить тайну и не смогли бы раскрыть караульным, где были и что делали.
Стивен кивком выразил согласие, и повисла тишина. Взгляды всех четверых словно магнитом тянуло к стреле в потолке.
— Что скажет мама? — проговорил Ричард, повторяя отцовские слова.
— А зачем ей об этом знать? — слабо улыбнулся Бартоломью.
— Что ж, хвала Господу, все разъяснилось! — искренне воскликнул Ричард, и его природная жизнерадостность взяла свое. — Мне ужасно тяжело было таиться от тебя, дядя Мэтт. Мы все хотели рассказать тебе, но боялись, как бы это не подвергло тебя опасности — ведь ты живешь в Майкл-хаузе. Мы пытались вытащить тебя оттуда, но там все-таки твой дом.
Бартоломью улыбнулся племяннику. Ричард мог делать поразительно зрелые наблюдения, но высказывания его порой звучали по-детски наивно. По всей видимости, юноша искренне полагал, что сцена, разыгравшаяся в отцовском кабинете, не нанесла никому серьезного вреда, и был счастлив продолжать жить в точности так же, как и до нее.
— Я велю кухарке приготовить нам чего-нибудь на завтрак, — сказал он и вышел из комнаты.
— Ты и впрямь позволяешь ему шпионить в Оксфорде? — спросил зятя Бартоломью, когда племянник скрылся за дверью.
Стэнмор бросил на него косой взгляд.
— Разумеется, нет, Мэтт. За кого ты меня принимаешь? Он умница и умеет слушать, но сведения, которые он присылает нам, ничего не значат. Ему приятно думать, что он помогает, а я не хочу его расстраивать.
— Полагаю, я должен извиниться перед тобой, — сказал Бартоломью.
— А я — перед тобой. Мы должны были обо всем тебе рассказать. Мы хотели, но искренне считали, что для тебя безопаснее будет оставаться в неведении.
Я решил, что расскажу тебе все, если ты спросишь, но ты никогда ни о чем со мной не заговаривал. И я не хотел расстраивать тебя разговорами о том, что сэра Джона, по моему мнению, убили. В особенности потому, что сделать ты ничего не мог, а я боялся, что ты затеешь самостоятельное расследование, которое подвергнет тебя опасности.
Он негромко рассмеялся.
— Мы используем детей вроде Ричарда, а тебя держим в неведении. Как глупо, наверное, это выглядит!
— Прости, — сказал Бартоломью, протирая рукой глаза. — Все эти заговоры вкупе с чумой, должно быть, повредили мой рассудок, как у Колета. Я ошибался в вас.
Стэнморы отмахнулись от его слов, нетерпеливо покачав головами. Стивен неожиданно наградил его резким тычком в грудь.
— Ты лишил меня моей лучшей кобылы, а теперь переворачиваешь вверх дном нашу контору. Держись подальше от моих собак и соколов, — с напускной строгостью сказал он.
Бартоломью улыбнулся и вслед за Стивеном спустился вниз. Ричард уже кричал, что завтрак готов. Хью притулился в закутке у очага и с беспокойством поглядывал на Бартоломью. Стэнмор что-то прошептал ему на ухо, и управляющий ухмыльнулся Мэттью, прежде чем выйти из комнаты.
— Как ты ему объяснил? — поинтересовался Бартоломью.
— А, я просто сказал, что ты всю ночь дегустировал лучшее вино мастера Уилсона.
— Ты сказал ему, что я пьян? — поразился Бартоломью.
Стэнмор кивнул как ни в чем не бывало.
— Он терпеть не мог Уилсона, и мысль, что ты пил его вино, доставит бедняге большое удовольствие. Винный погреб вашего мастера — предмет зависти всех горожан, ты не знал?
Бартоломью и не подозревал об этом, и некоторое время они беседовали со Стэнморами, пока тех не позвали дела. Бартоломью прикорнул в гостиной и проснулся, лишь когда по двору разнесся цокот конских копыт. Он сел и потянулся, протирая глаза и думая о том, что предстоит сделать. Потом выглянул из окна и принялся мрачно смотреть на дождевые капли, падающие в грязь. Он не мог понять, отчего на душе у него скребут кошки, хотя Филиппе теперь ничто не грозило, а его родные не причастны к злодействам, творящимся в университете.
Но университет все еще оставался в центре происходящего. Несмотря на все, что он узнал за последние несколько часов, часть вопросов так и осталась без ответа. Например, кто убил сэра Джона. Бартоломью знал причину злодейства, но не продвинулся ни на йоту вперед в расследовании того, кто это сделал. Было ли убийство сэра Джона, отравление Элфрита и похищение тела Августа делом рук одного и того же человека? Бартоломью поскреб подбородок. Кто убил сэра Джона ради печати, тот убил Августа и надругался над его телом — также ради печати. Но почему Элфрит на смертном одре назвал имя Уилсона? Бартоломью знал, что покойный мастер не убивал Августа, а раз так, он не убивал и сэра Джона.
Мог ли это быть Элкот? Судя по сведениям пансионов, именно он был шпионом в их рядах. Но был ли он убийцей? По словам Уилсона, в ночь его вступления в должность Элкот был так пьян, что не заметил, как мастер выскользнул из их общей комнаты, чтобы обыскать каморку Августа. Однако предположим, что Элкот был не пьян, а просто притворялся. Тогда он тоже мог встать и бродить по колледжу. Но Уилсон сказал, что Августа уже не было в каморке, когда он добрался до нее, а до тех пор Уилсон с Элкотом находились вдвоем.