— Слышь, Витя. Ты мотоцикл припрячь где-нибудь неподалеку и сам схоронись. Уголовничек-то мой только один на один бармить будет.
Без обиды Чекунов отвел мотоцикл в дальние заросли и спрятался.
Минут через пять стало слышно, как страдал мотор «Москвича» во всесильной пыли леспромхозовской дороги.
Осторожный стал Смирнов, перепроверялся. Закутался в ближних кустах, прилег. На последнем плаче «Москвич» вырвался на обочину трассы и умолк. Щелкнули дверцы, и с двух сторон «Москвича» обнаружились две почти неразличимые во тьме фигуры.
— Жди его здесь, — голосом Коммерции сказала левая фигура. — А я поеду. Он тебя сам обратно отвезет.
— А если не отвезет? — по-блатному угрожающе спросил баритон помоложе.
— Пешком вернешься. Для тебя пятнадцать километров — не расстояние.
— Так не договаривались.
— А что со мной договариваться? Договариваться будешь с ним.
Завизжал стартер, скуля, застучал мотор, и «Москвич», кряхтя, направился в обратный путь. Оставшаяся на обочине фигура внезапно растворилась в ночи, будто не было ее. Многому научился московский пацан сорок пятого года Витька Ященков, ныне вор в законе, Ящик, ой, многому! Но не всему.
— Руки в гору и не шевелиться, — уверенно посоветовали со спины, и Ящик одновременно с советом почувствовал упершийся в его позвоночник ствол. С мастерами не потянешь резину: Ящик поднял руки. В правой был пистолет. — Ты зачем машинку заголил, я же просил просто принести?
— Темно, мало ли что, да и страшно вроде.
— Тебе страшно бывает перед приговором, и только. Зачем ствол вытащил?
— Так я и говорю: мало ли что? Вдруг вам в голову мысль придет меня кончить.
— Если мне будет надо, то я тебя кончу и с пистолетом, и с автоматом, и с минометом и с атомной бомбой. Не поумнел ты за последние пятнадцать лет.
— Не обижай, начальничек. Ты во мне нуждаешься!
— В какой-то степени. Давай-ка пушку.
— Доплата. У вас с ним такой договор был.
— Ты с ходу волну не гони. Что я, кобёл? Машинка наверняка от него, и я с ним расплатился. А если тебе доплата будет, то совсем за другое, — Смирнов легко дотянулся, был выше ростом, до ященковского пистолета, и Ящик без сопротивления его отдал. Засунув парабеллум за пояс, Смирнов на ощупь проверил машинку и решил:
— Хороший хозяин был у него. Теперь вторую обойму…
Ященков вытянул из кармана обойму, протянул Смирнову, спросил:
— Все?
— Все-таки «Вальтер» — аппарат, — констатировал Смирнов, а на вопрос ответил весело и обнадеживающе: — Родной ты мой, нам с тобой еще говорить и говорить! Пойдем местечко поудобней найдем, присядем.
— У меня геморрой, — мрачно сообщил Ященков.
— Это понятно. Никакого навару.
— У меня геморрой настоящий. В жопе.
— Настоящий геморрой бывает у танкистов и писателей. А у гастролеров геморроя быть не может. Садись.
Они уселись на травке, в сторонке, где уже не было пыли. Смирнов счел ниже своего достоинства тратить время на подходцы. Начал с главного.
— Без вранья, без блатных переплясов, сразу: ты догадался, что Ратничкин — подставленный?
— Не догадался. Знаю.
— Вопрос второй. По моим прикидкам, он прячется где-то поблизости от леспромхоза. Кормиться кое-как надо, новости узнавать, почувствовать, когда суета утихать начнет, и тогда-то отвалить по-настоящему. Ты знаешь, где его берлога? Ты же по местным масштабам урка, деловой мастер в авторитете.
— Знаю, что есть, но где — не знаю.
— Кто знает?
— Корешок его давний.
— Отдай мне его.
— Нет. Знаю через третьего. Не мой человек, не мой секрет. Нет. И схрон этот издавна, не для одного Ратничкина.
— Схрон! — попробовал это слова на звук Смирнов. — Ратничкинский корешок не из оуновцев будет?
— Хохол, говорят.
— Ай, как бы я по высокому бережку прошелся бы! Да времени нет. Ратничкин контактирует только с хохлом?
— Иногда с моим знакомцем встречается. Но не в схроне.
— Понятно. Как часто твой знакомец встречается с ним?
— Каждые два дня. Он харч ему носит.
— Вот ведь как: у такого идиота друзья есть! Скажи мне, почему Ратничкин на зеленого прокурора решился? Пятерик скостят за хорошую работу, глядишь — и на свободе. Зачем бежать?
— Надзиратели намекнули, что забьют до смерти.
— И дырку ему оставили, — добавил Смирнов. — Он и побежал.
— Может и так, — равнодушно согласился Ященков.
— Теперь совсем о другом, дорогой труженик леса. Простая ставка лесоруба тебя, для которого один раз нырнуть по маршруту — и годовая зарплата в кармане, устроить может только как ширма. Ты уже здесь две весны, третьей дожидаешься. За ширмой — тайные делянки, за работу на которых платят по-царски? Не стесняйся, говори.
— Судя по всему, вы все знаете.
— Далеко не все, к сожалению. Летние лесные пожары на этих делянках, когда весь кедрач вывезен до бревнышка, тоже твоя работа?
— За нее больше всего и платят.
— Скоро, следовательно, твоя главная страда?
— Через две недели.
— Как все это документируется?
— Не мое дело. Копать собираешься здесь, начальник?
— Уже копаю.
— Дело, конечно, твое. Некоторые, говорят, любят играть в русскую рулетку с пятью патронами в барабане.
— Мало ли кто что любит, зловещий ты мой лесоруб, — Смирнов встал. — У меня к тебе просьба: передай вашему общему знакомцу, чтобы Ратничкин немедленно, слышишь, немедленно и тайно от оуновца уносил ноги как можно дальше.
— Передам. Но вряд ли он послушается.
— Тогда его убьют сегодня, в крайнем случае, завтра.
— Его головная боль.
— Которой сразу же не будет, если меня не послушается.
— Я скажу, — еще раз уверил Ященков.
— Да, за сведения могу заплатить.
— Сведенья — бесплатно. В агенты не вербуюсь. Мы в расчете. Мне домой пешком идти?
— С десяток верст на мотоцикле вместе со мной прокатишься. А дальше — пехом. Мне в леспромхозе светиться незачем. Иди к дороге, я сейчас мотоцикл вывезу и поедем.
Смирнов вошел в уютный свод, в котором стоял мотоцикл и сидел Чекунов. Сказал негромко:
— Жди меня здесь, через полчаса буду.
Смирнов выкатил мотоцикл к дороге и приказал Ященкову:
— В коляску. И пологом пристегнись. А то мало ли что в твою дурацкую башку взбредет.
Уселись и понеслись. Всякие механические кони бывали под седлом Смирнова: во время войны трофейные «БМВ» и «ДКВ», после войны — лендлизовские «Харлен» и «Девидсоны». Правда, японских еще не пробовал. «ИЖ» вел себя послушно и безотказно: где надо прибавлял, где не надо прибавлять — ковылял.
Старался все время обгонять пыль, но не всегда удавалось: она уже мягко хрустела на зубах, забивала глаза, скатывалась в углах рта…
Минут через пятнадцать Ященков прокричал:
— Отсюда сам дойду.
Смирнов с готовностью дал по тормозам. Сказал, глядя, как Ящик выбирается из коляски:
— Хочу надеяться, Ящик, что командиры тайного предприятия коммунистического труда для коммунистов, ничего не узнают о нашем с тобой разговоре.
— Надейтесь, — предложил ему Ящик, старательно отряхиваясь от въедливой пыли.
— Неверно сказал. Нельзя мне так говорить, — осудил Ящика Смирнов. — Если я почувствую, что ты хоть полсловечка из этого разговора кому-то передал, а почувствую я обязательно, первоочередным занятием моим станет превращение тебя в пыль. Не в тюремную, просто в пыль. Хорошо запомнил, Витя?
— Запомнил, запомнил.
— Всегда бойся меня и выполняй мои просьбы.
— Может, из-за вас я и в Москву не очень-то рвусь, — признался Ящик и, понимая, что руки не подадут, попрощался уже на ходу: — Бывайте, если сможете.
— Смогу! — заорал Смирнов, ударил по педалям и вместе с ним заорал мотоцикл.
Через пятнадцать минут он укротил ревущий агрегат и позвал:
— Чекунов, проснись!
— А я и не спал, — обиженно откликнулся свежим голосом Чекунов и видимо отделился от черноты кустов. — Отвезли?