Центр, несмотря на свое громкое имя, оказался учреждением до крайности занюханным, и Витя, примеряясь к возможной будущей слепоте (а может, и неплохо - зато наконец ничего больше не должен... Фу, стыдные мысли), вглядывался и вглядывался.
По ступенькам как будто били шрапнелью. Гардероб не работал, все ходили с комками пальто под мышкой. Заплаканные белой масляной краской часы показывали двадцать минут четвертого неизвестно какого числа, месяца и года. Из-за многослойных натеков той же масляной краски на стенах казалось, что стены дышат жабрами. Криво намазанная надпись "Туалет" указывала в ту сторону, какую и без того можно было определить по сгущению хлорного запаха. Немазаные-сухие плафоны, корабельные кабели, черные батареи - и современный, в западном стиле, рекламный плакат, открывающий унылым профанам, как весело, красиво и престижно лечиться от аллергических заболеваний половых органов. С яркой нездешностью плаката соседствовал уж до того посюсторонний пожелтевший план эвакуации.
Витя сидел на скрипучем стуле, уставившись в линолеум, на котором четкие грани кубиков были размыты туманами протертостей. Бело-огненных серпов не было, и, чтобы удостовериться в этом, Витя время от времени перечитывал на дверях кабинета имя врача - почти тезки: Вита Сергеевна Вакулинчук. От Виты Сергеевны все выходили заплаканные, переукладывая поудобнее свои - хотелось сказать - польта.
Кабинет Виты Сергеевны был заурядный глазной кабинет со сценично подсвеченным плакатиком, на котором черные буквищи от величайшей отчетливости сходили в полную неразборчивость. Вита Сергеевна, такая уютная, словно копошилась у русской печи, что-то капнула Вите в оба глаза и своими добрыми негритянскими губами попросила подождать на кушетке, а сама вновь обратилась к старухе, прильнувшей глазом к окуляру как бы перископа. Вита Сергеевна направила в ее глаз пучок света, и глаз засиял, как драгоценный камень, - уж его-то выковырять для маленького Юрки-старшего был бы серьезный соблазн! Вита Сергеевна припала к окуляру с другой стороны и начала пристально вглядываться в сияющий перед ней драгоценный камень, а Витя принялся осматривать плакаты по стенам. Огромный разноцветный глаз неземной красоты планета, с лучезарным морем радужки, с великолепно облупленным тугим яйцом склеры, искусно охваченная полосатыми жгутами мышц, проплетенная дивными реками сосудов... Какой неземной мастер мог задумать и исполнить все это - чтобы поиграть и выбросить, даже ничего не выковыряв хотя бы для коллекции!..
Атрофия, говорила Вита Сергеевна и укоризненно интересовалась: "Когда вы почувствовали ухудшение?" - "Летом, на даче". - "Что же вы сразу не обратились?" - "Консервов хотелось побольше закрутить". - "А сейчас уже зима... Ох, артисты!.. Это же ваш глазочек!" - "Да мой, уж конечно, мой, чей же..."
Витя читал еще один плакат - глаз вздрогнул на неуместном слове "седло", - оказалось, речь идет о рентгеновском обследовании черепа придаточных пазух носа, слезных путей, турецкого седла... Расценки государственные. Он взглянул в окно сквозь струистое стекло, нарубившее край крыши неровными зубьями, - блеклые сосульки неба вонзались в коричневую жесть. А через полминуты он уже лежал на кушетке, стараясь не отвести глаз от опускающейся на него гирьки: гирька легла прямо на зрачок и тут же взлетела обратно, оставив мир в угольном тумане, немедленно смытом новыми каплями. Отпечатки этой гирьки, догадался Витя, и характеризуют его внутриглазное давление.
Потом - к перископу. "Положите подбородок на бумажку, прижмитесь лбом". В глаз ввинчивается лупа, в упор ударяет белое солнце. Мигать нельзя, и Витя видит огненную растрескавшуюся пустыню, огненный такыр, его трещины ветвящиеся жилы, - неужели можно видеть собственную кровеносную систему?.. "Давно это у вас? Ну, ваши светящиеся зигзаги? Почему же вы сразу не пришли? Ох, артисты..."
Если не считать капель катахрома, рецепт и здесь был тот же самый спать и не нервничать. И еще не поднимать тяжестей.
Витя сидел, обливаясь слезами, но уже различая, что на его прежнее место сажают полную интеллигентную девушку - ведь раз в очках, особенно таких толстых, значит, интеллигентная; а она, оказывается, еще и плохо слышит, ей кричат прямо в ухо, в мочке которого Витя, поднапрягшись, разглядел сережку... Бр-р... Тоже хочет быть красивой, бедняжка... Удивительно, несчастными бывают и те, у кого нет детей-наркоманов, - кто бы мог подумать?..
А Вите тем временем уже делали укол в нижнее веко в миллиметре от глаза. За скромную плату (меньше одного дня "Надежды") ему прокололи целый цикл таких инъекций. Вита Сергеевна склонялась к нему так заботливо, что однажды Витя осмелился у нее спросить, не страшно ли ей работать так близко к глазу. "Страшно, - очень просто ответила она. - А когда начинала, совсем было страшно. Хорошо еще, что пациенты жаловаться не могли, мы же учились на младенцах: двое держат, третий колет. И оперировать учатся на детях, на детдомовских, за кого вступиться некому. На ком-то же надо?" Вроде бы да, на ком-то надо. Но тогда бы уж учились на наркоманах - все польза была бы от них...