Всю последующею неделю мы жили как мышки. В смысле тихо шушукались по углам и не попадались лишний раз никому на глаза. С учетом того, что тут на дом, площадью несколько тысяч квадратных метров, со скрипом наберётся десяток жителей — это совсем не сложно.
Эльфа всю неделю донималась до Лансерота. Он то ходил от неё с чопорным видом, то пытался что-то объяснить, нередко с матами. Но поскольку маты отсутствуют в его лексиконе, а суровая мужская душа требует, то каждый раз, когда нужно вставить очередное крепкое, он просто зависал с открытым ртом, потом оживал, говорил прилагательное и вновь зависал.
Показывал на личном примере, то скидывая сапоги, то вообще уже раздеваясь догола, неслабо психуя. Оря как истеричный, и пытаясь на пальцах втолковать в пустую голову, как ему кажется, прописные истины. Но до тугодумкой дроу все никак не доходило, КАК ЭТО надо делать.
Эльфа не унималась, приставая ко всем и каждому. Лансерот был для неё основной целью атаки, но не единственной. Она приставала и ко мне, и к Сааре, что поначалу еще красовалась перед благодарной публикой, устраивая стриптиз, а потом уже посылая далеко и надолго, используя смесь ругательств трех языков.
А одну из бедных служанок, единственную из двух, что тут еще остались, она вообще, подкараулила в темном «переулке», и долго, и упорно, её раздевала. Медленно, по тряпочке, крутя как куклу, в разные стороны, что учитывая пропорциональные размеры служанки, в лошадиные метр девяносто, и эльфы, где с ушами и капюшоном и метра тридцати нет, выглядело смешно и жутко одновременно.
Поднимала ревущей служанке руки, раздвигала и задвигала ноги, нагибала её во всех возможных плоскостях, снимая еще один элемент одежды, внимательно его осматривая со всех сторон, и повторяла все вновь, стараясь разглядеть каждый шовчик, каждую стежку и пуговицу, дырочку, щелочку и отверстие, некоторые из которых отверстиями и не являлись. Больше эту служанку в доме я не видел.
В общем, безумствовала. А под конец недели пришла ко мне вся такая грустная, и говорит:
— Одежда… «хнык», не снимается…
— Твои проблемы. — буркнул я, прекрасно осознавая, что никак не могу ей помочь.
Я вообще не знаю, как они это делают! Не то чтобы там как то помочь. Даже не смотря на более чем внятные и развернутые объяснения Лансерота.
Не, ну в принципе всё понятно. Он выстроил у себя в голове логическую цепочку, убеждая самого себя, что под доспехами должно что-то быть. Раз должно, то что? То, что есть у других — тело. Какое тело? Такое же, как у него. В смысле у человека, примерно так же выглядящего как он. То есть мужчины в доспехах — воина. Раз у воина в доспехах, под доспехами, есть тело — у него оно тоже есть. С одеждой под доспехами тоже самое — она есть под доспехами у людей? Значит есть и у меня. Правда, только не ясно, где он тут увидел «воина в доспехах как у него», тем более оголяющегося прилюдно.
Но самое главное, мне совершенно непонятно, как, даже выведя такую логическую цепочку, они копируют тела, не просто дорисовывая себе кучу новой графики, но и по сути, переписывая свой основной код. Добавляя в него кучу новых элементов, программ действий и физики анимации, и механики взаимодействия, чтобы доспехи продолжали как прежде сидеть на плечах, при этом уже взаимодействуя с телом.
Думаю, Листик делала все примерно так же, копируя действия за нами. Но «стандартность» действий совершенно ничего не объясняет! Тем более, что Лансерот, что Листик, не просто «копировали» то, что видят, присобачивая к себе, по сути, картинку, фотографию чужого тела, но и как минимум, форматируя его под свою графику, отличающеюся от вида реального мира.
И не знаю как Лансерот — его прототип я не видел, но Листик даже ничего и не копировала — тело единственной виденной ею в неглиже девушки, в достаточно детальной форме, мне хорошо знакомо, и её тело, не имело с ним никакого родства. Она создала себе своё — похожее, но отличающееся, с теми же основными деталями, но с другими мелочами. Или скорее сказать, их отсутствием — анимация, есть анимация.
После моего откровенного посыла нафиг, Вилка стала ходить надутая как пузырь. Обиженная на весь мир и вечно недовольная. Настолько надутая и недовольная, что как-то попавшаяся мне в коридоре Виола, спросила меня:
— Что это с ней?
Я, отплясав все положенные её величеству титулу политесы, вызвав скорее очередной приступ недовольства, чем удовлетворения, ответил: