Николай Лопатин
Чума
Polaris: Путешествия, приключения, фантастика. Вып. СССХСП.
© Salamandra P.V.V., подг. текста, оформление, 2021
I
Крайнее уродство так же трудно изображать, как и редкую красоту.
Поэтому я хорошо сознаю, какую неблагодарную задачу взял на себя, собираясь описывать внешность профессора Хребтова; но мне необходимо сделать это потому, что отталкивающая наружность, вне сомнения, оказала громадное влияние сначала на склад его характера, а затем и на всю его судьбу.
Она была проклятием, наложенным при рождении и сохранившим силу до конца жизни.
Издали Хребтов походил на паука, вследствие почти квадратного туловища и непомерно длинных рук и ног. Последние, кроме того, были изогнуты настолько сильно, что кривизна оставалась заметной, какую бы позу он ни принимал.
Вблизи же, внимание зрителя не могло не сосредоточиться на голове Хребтова, потому что она отличалась не обыкновенным уродством, а уродством поражающим, возбуждающим ужас и отвращение, — уродством, приковывающим к себе взгляд с гипнотической силою.
Казалось, гениальный художник создал эту голову в порыве дьявольского вдохновения, с единственною целью надругаться над человеческим лицом.
Огромный, прекрасный лоб мыслителя сочетался здесь с отвратительными, маленькими, подслеповатыми глазками без ресниц, с того рода глазами, в которых всегда чувствуется сластолюбие, зависть и хитрость.
Скулы были развиты, как у хищного животного, прыщеватые щеки землистого цвета, прорезанные морщинами, придавали лицу унылое, мертвенное выражение. Огромный, выдвинутый вперед вместе с подбородком рот невольно заставлял вспомнить гориллу.
Впрочем, этого мало; главное уродство Хребтова зависело не от черт лица, а от его противного, отталкивающего выражения, причину которого невозможно было найти, передать которое словами — немыслимо.
Достаточно сказать, что ни один человек, видавший его, не мог преодолеть в себе чувства враждебной гадливости. Воспоминание о страшной маске Хребтова долго сопровождало каждого впечатлительного встречного, как воспоминание тяжелого сна или кошмара, вызванного лихорадочным бредом.
А между тем, в этом теле выродка жил мощный, гениальный дух!
Вот и говорите после того, что духовный мир человека так или иначе отражается во внешности, — ведь профессор Хребтов обладал гениальнейшим умом столетия; его имя записано в летописях культуры наряду с именами Дарвина, Мечникова, Пастера; его работы в области биологии покорили человечеству новый, неизвестный мир научных тайн.
Мало того, в смысле субъективной силы, энергии и таланта, его следует поставить выше перечисленных ученых, ибо он, подобно Ломоносову, Горькому и Шаляпину, вышел из простонародья; значит, должен был преодолеть тысячу препятствий, отделяющих сына неграмотного крестьянина от самых высоких вершин культуры.
Разумеется, такая карьера в самом начале не могла обойтись без счастливой случайности, раз навсегда выбившей гениального ребенка из колеи темного существования простолюдина. Интересно, что этой улыбкой счастья, первой и последней в жизни, Хребтов был обязан как раз своей проклятой внешности.
Его отец был дворником одного из домов в Москве, на Воздвиженке. Самыми уважаемыми жильцами того дома, где он служил, считались старый, важный чиновник со своею женою, — чиновничья чета, бездетная, скучная, сухая, методичная и мелочная.
Они прожили вместе около тридцати лет, и в результате их отношения между собою слагались из остатков показной нежности, вроде слова «душечка», постоянно употребляемого в разговоре, из общих забот о карьере мужа, из общих интриг и сплетен по адресу знакомых и из вечных беспричинных, но злобных ссор между собою.
Казалось, с каждым годом своей тридцатилетней супружеской жизни они все более надоедали друг другу, так что под старость им осталось одно наслаждение — вымещать скуку, наводимую друг на друга ехидными разговорами, спорами, полными желания уколоть, обидеть собеседника.
Подобные отношения могут возникнуть только между супругами, долго проживающими вместе или между каторжниками, скованными общею цепью. От постоянных ссор злобное выражение так вкоренилось в их лица, что куда бы они ни шли, чем бы ни занимались, физиономии у них оставались такие, будто он ей говорил:
— Душечка! Я не знаю, где у вас глаза. Кофе опять пережарен!
А она отвечала:
— Душечка! если бы вы не заигрывали с кухаркой, я могла бы следить за хозяйством; в доме же, где сам хозяин заводит разврат, порядка никогда не бывает!