Понятие о необходимости лгать, притворяться, симулировать какое-либо настроение совершенно у него отсутствовало. Он был глубоко непосредствен, делал только то, что ему хотелось, и в гостиной, среди шумного общества, или при чайном столе, под гул перекрестных разговоров, оставался обыкновенным, домашним Хребтовым.
Этого было достаточно, чтобы создать вокруг него атмосферу неприязненной иронии.
Европейская слава, научные заслуги не спасли его от этого, а когда окружающие заметили, как он смотрит на Надежду Александровну, то и последнее уважение к нему пропало.
Мы все бываем влюблены, но ничто не подрывает в наших глазах репутацию ближнего так сильно, как известие, что он влюблен.
Это кажется нам признаком величайшей слабости, чуть ли ни глупости, мы сейчас же начинаем относиться свысока к такому человеку.
Всякий дурак считает себя вправе смеяться над влюбленным, как бы тот ни был умен.
Бедный Хребтов! Всю жизнь люди его чуждались, но он, гордый и сильный, шел мимо них, отвечая нелюдимостью и злобой. Наконец, он вошел в их круг, и что же? только для того, чтобы сделаться предметом насмешек.
Гений из гениев у себя в лаборатории, человек, силе которого покорялась природа, предмет уважения всего мира, кончивши работу и придя к Михайловым, он из титана превращался в шута.
Студенты и гимназистки, курсистки и консерваторки, — приветствовали его появление скрытыми смешками и шепотом:
— А, наш Ромео! какой он веселый!
— Вот он, влюбленный горилла!.. Господа, он не кусается?
— Спросите у Надежды Александровны.
— Наденька, я вам завидую. Такого поклонника можно показывать за деньги.
Каждый спешил сказать хорошую или плохую остроту на его счет, но Хребтов ничего не замечал.
Он бесконечно мало интересовался этою кучкой жужжащих людей. Рассеянно пожимал всем руки и усаживался в угол так, чтобы можно было следить за Крестовской.
Обыкновенно кто-нибудь из хозяев считал необходимым обменяться с ним, для приличия, несколькими фразами. Затем его оставляли в покое, и он молчал до конца вечера, радуясь, что его не тревожат.
Было в его ощущениях нечто похожее на ощущения мор-финомана. Пока он видел Надежду Александровну, слышал ее голос, — весь организм его жил особенной, полной и радостной жизнью.
Что-то трепетало в нем, какие-то неясные ощущения наполняли душу.
Но едва кончался вечер и профессор уходил от Михайловых, он просыпался, возвращаясь к обычной, скучной и тяжелой жизни.
Он начинал чувствовать тяжесть себя самого, а душа была мучительно пустою.
И потом все утра, все дни, все вечера он тосковал по неопределенным, сладким ощущениям.
Конечно, такое положение вещей не могло тянуться долго. Оно было ненормальным, болезненным, а болезни принимают затяжной характер только у слабых натур. У сильных они разражаются быстрыми, бурными кризисами.
Так говорит медицина человеческого тела; медицина человеческой души могла бы сказать то же самое.
Поэтому Хребтов, по своему характеру неспособный к платоническому чувству, не мог долго мучиться и вздыхать в роли пассивного влюбленного.
Должен был наступить кризис и толкнуть его на дорогу активной страсти, не замечающей препятствий, не советующейся с разумом, превращающей холодного мыслителя в маниака.
Такой перелом, после которого чувство становится хозяином человека, произошел в Хребтове месяца через два после первого знакомства с Крестовской.
Это было в начале мая. Возвращаясь поздно вечером от Михайловых, он соблазнился чудной погодой и долго пробродил вокруг Девичьего поля, охваченный волнением, которого сам не мог понять, гонимый беспокойством, с которым не мог справиться.
Сердце у него билось, как у шестнадцатилетнего юноши, лицо горело, словно от лихорадки.
Эти темные, теплые майские ночи имеют удивительное свойство выбивать человека из колеи, заставлять мечтать даже самых прозаических людей.
Они дразнят чувственность теплыми объятиями нежного воздуха, действуют на нервы глубокою тишиной и темнотою, вызывают мистическое настроение бесконечностью глубины своего неба.
Такая ночь врывается за человеком в комнату, отгоняет сон, создает атмосферу таинственного, нереального мира, заставляет пережить, перечувствовать с замиранием сердца тысячу вещей, которые назавтра кажутся глупыми и смешными.
Неудивительно, поэтому, что именно в эту ночь Хребтов вступил в последнюю борьбу с овладевшей им страстью, — в борьбу, результатом которой было полное поражение.