Влача свое серое существование, он в то же время был глубоко убежден, что рано или поздно явится на сцену высшая сила, которая толкнет его на новую великую деятельность.
Это убеждение доходило у него до психоза и в глубокой тайне от всех, даже от своей жены — несчастной, забитой женщины, единственного существа на свете, которому он внушал страх — священник Ризов предавался безумным грезам честолюбия.
Появление эпидемии дало им новое направление, облекло их в определенную форму. Он решил, что чума пришла именно для него, чтобы дать ему случай возвеличиться.
Теперь он уже не колебался в своем призвании и отправился проповедовать на улицах, среди толпы, вкладывая в то, что говорил, всю пылкость, всю непоколебимую убежденность фанатика.
Какую он имел цель? В чем заключалась сущность его идей?
Этого невозможно определить. Самогипноз честолюбия довел этого человека до состояния, похожего на наитие свыше. Он действовал бессознательно, руководясь единственным стремлением — потрясти сердца слушателей.
И то, что месяц тому назад показалось бы всякому бредом больного человека, теперь производило впечатление откровения. Не столько содержание проповедей, сколько их тон и страстный характер производили неотразимое действие на взбудораженные, угнетенные ужасом умы. С каждым днем успех Ризова рос. Были даже интеллигентные люди, которые ничем другим не занимались, кроме странствования вослед за ним из одного конца города в другой и слушанием его проповедей.
Куда бы он ни шел, где бы он ни говорил, вокруг него сейчас же собиралась огромная толпа почитателей и эта атмосфера всеобщего поклонения, доводила его, самого посредственного попа, до такого экстаза, что по временам он действительно казался необыкновенным человеком.
Манеры и приемы его напоминали юродивого или бесноватого. Содержание речей сводилось к сплошному обличению и издевательству. Изобрести что-нибудь свое, какую-нибудь систему или основную мысль ему было не под силу. Он только громил всех и вся, но зато в ярости своей не знал пределов.
Сегодня он нападал на богатых, завтра на бедных, один раз от него доставалось науке, другой раз невежеству.
Бывали случаи, когда в исступлении Ризов начинал богохульствовать, но аудитория этого не замечала, потому что к концу проповеди находилась в состоянии полусумашествия.
Конечный вывод всех его поучений был один и тот же: что ничего, кроме смерти, человек не заслуживает, что давно уже пора покончить с этим греховным миром, что те, кто умирает от чумы, должны радоваться, ибо не доживут до серного дождя и огненного града, время которых уж близко.
В городе смерти он восхвалял смерть и обреченные слушали с упоением, потому что после его речей неизбежный конец казался осмысленным, а призрак чумы терял ужас нелепости, бессмысленности, которая так страшна в стихийных проявлениях природы.
Ризов сделался кумиром одичавшей толпы, наводнявшей улицы. Если в дни, предшествовавшие анархии, кто-нибудь пользовался в Москве силою и авторитетом, так это именно он.
Обезумевшее стадо шло за безумным пастырем.
Подобные ему люди с узкими, но крепкими лбами приобретают удивительную силу в те моменты, когда история начинает бредить.
Но, при всей силе своего влияния на народ, Ризов был совершенно безопасен, потому что, гонясь только за личной популярностью и надеясь больше на вдохновение, чем на ум, никогда не решился бы перейти от слов к делу.
К сожалению, этого не понимали в генерал-губернаторском доме. Туда дошли слухи о священнике, собирающем толпы народа, говорящем зажигательные речи, и перепуганная администрация решила, что взрыв, которого боялись, готов произойти, ибо толпа нашла себе предводителя.
Долго думали, волновались, советовались, наконец придумали в виде последней, отчаянной меры арестовать агитатора.
Это решение, неудачное по существу, могло бы пройти без последствий, если бы было приведено в исполнение благоразумным способом.
Можно было выследить Ризова в одном из домов, где он ночевал, можно было заманить его в частную квартиру и там арестовать без шума, не вызывая в толпе опасного раздражения, не давая ей повода сопротивляться властям.
Но полиция поступила как раз наоборот.
Полицейский офицер, в сопровождении десятка городовых, явился производить арест в то время, когда Ризов говорил проповедь на Тверском бульваре.
Он стоял па скамейке в своей потертой грязной рясе, растрепанный, дикий на вид, и кричал, обращаясь к толпе, голосом, охрипшим от постоянного напряжения: