Кругом на песке валялась масса обрывков одежды. Крови почти не было видно.
Перед этою картиной стояли городовые с растерянными, перепуганными лицами, держа револьверы в руках.
А дальше, на тротуаре, прижавшись к домам, кипела толпа, вооружившаяся камнями и палками, изрыгавшая тысячу проклятий.
Первый, панический испуг прошел. Людьми овладело безумие ярости, то состояние, когда кровь заливает голову и мешает видеть опасность, когда за возможность нанести удар человек способен пожертвовать жизнью.
Среди первых рядов кривлялись и проклинали женщины, еще менее похожие в этот момент на людей, чем мужчины.
Маленькая черная кучка городовых стояла в нерешимости перед этим морем кричащих ртов и угрожающих рук. Скоро в нее полетели камни. Тогда городовые начали медленно отступать, а толпа, едва заметивши это движение, покатилась на них, непреодолимая, кровожадная.
Несколько человек было убито выстрелами из револьверов. Но уже ничто не могло сдержать натиска. Первые ряды не могли остановиться, если бы даже захотели, потому что их толкали задние. Произведя несколько беспорядочных залпов, городовые бросились бежать и всем им, кроме одного, удалось ворваться в соседний дом и там запереться.
Этот один несчастливец получил удар камнем в голову, споткнулся и упал, причем его фуражка откатилась далеко по мостовой.
Затем он хотел подняться, но моментально и его и фуражку залила масса бегущих людей. Толпа пробежала и оставила за собою истерзанное тело в луже крови, смешанной с уличною пылью.
Какая-то старуха, ковыляя, поспевавшая за последними рядами, остановилась и долго с любопытством разглядывала мертвеца.
Даже приподняла одну из раскинутых рук и неодобрительно покачала головою, когда та снова упала на камни.
Потом, бормоча: «Грехи тяжкие!», она поплелась дальше, туда, где людские волны с воем штурмовали запертый дом.
На бульваре, вместе с трупами, остался только один живой человек — священник Ризов.
С самого начала побоища он выбрался из давки и наблюдал за всем происходящим издали, не зная, как поступить.
Присоединиться ли к толпе и, заняв место предводителя, вести ее на кровопролитие?
Или вступить в нее с твердым, отрезвляющим словом и попытаться водворить порядок?
Но оба эти решения не подходили, потому что прежде всего он боялся толпы.
С того момента, как она представилась ему не восхищенной, не восторженной, а рычащей и бьющей, он почувствовал безумный страх и теперь ни за что в мире не решился бы показаться на глаза тем людям, внимание которых опьяняло, вдохновляло его час тому назад.
Ризов был болтуном. Только болтуном. Всякий переход от слова к делу вызывал у него страх и неуверенность.
Он мог царствовать, пока скопища народа довольствовались словами. Когда они перешли к делам, его роль оказалась сыгранной.
И, ясно ощущая это, он прятался за деревья бульвара, боясь, что его заметят, что о нем вспомнят. На лице его нельзя было прочесть ничего, кроме скотского страха. Это был опять забитый, обездоленный судьбою поп с угловатыми, неловкими движениями, с согнутою спиной и семенящею походкой.
Настроение толпы подняло его на пьедестал и оно же сбросило его вниз.
С этого момента история ничего уже больше не знает о священнике Ризове.
VII
Ночь, наступившая вслед за расправою толпы с городовыми на Тверском бульваре, была ночью насилий и погромов.
Толпа увидала кровь, почувствовала свою силу и разгулялась на свободе.
Никто не спал эту ночь в Москве. Люди, казавшиеся изнеможенными от ужасов чумы, неспособными пугаться или удивляться, нашли силу, чтобы дрожать перед анархией.
Город бодрствовал при свете пожаров.
Могильная тишина, навеянная эпидемией, сменилась хаосом разгульных криков, стонов, воплей, звона бьющегося стекла и треском пламени, пожирающего сухое дерево.
Кто предводительствовал толпою? Кто вел ее в то или другое место, указывал тот или иной исход ее разрушительным страстям?
Это навсегда останется тайною. Движение стихий не поддается анализу, а инстинкты, проявившиеся в эту ночь, были чисто стихийного характера.
Они слагались из великого гнева обездоленных, веками в молчании наблюдавших, как счастливо и сыто живут немногие избранные, из отчаяния обреченных на смерть, из раздражения голодных, из животной страсти к насилию, к разрушению, живущей в детях и варварах.
Поэтому схватка на Тверском бульваре была лишь прологом к наступившим вслед за нею событиям.
Дом, в котором заживо сгорели спасавшиеся от толпы городовые, еще догорал, лежа в развалинах, а с разных сторон, в разных концах Москвы уже разгорались новые пожары, освещая своим заревом нежное вечернее небо, усеянное звездами.