Была лишь та особенность в его состоянии, что он никогда не подходил днем к окну, а если слышал шаги и голоса людей, проходивших по улице, то испытывал смутное беспокойство.
О появлении чумы он узнал из газет.
Первое его впечатление при этом была известная авторская гордость, как будто один из задуманных им бактериологических опытов блестяще удался.
Таково было первое впечатление; но немного позднее, сидя в своем любимом кресле и снова прочитывая сообщение «Вечерней почты», он постепенно представил себе то, что должно произойти.
Горе и страдания, опустошенный город, смерть, смерть на каждом шагу, и каждый человек, который умрет, будет убит им, Хребтовым.
Колоссальный ужас потряс его душу.
Вся огромность совершенного преступления готова была стать пред ним яркой, наглядною картиной.
Как тогда, после отказа Надежды Александровны, у него опять проснулось непреодолимое желание куда-нибудь бежать, забиться, спрятаться, защититься от всего света, от самого себя, от своих мыслей и ощущений.
Страшные угрызения надвигались на него из строк газетного листа.
Поддайся он им, ему оставалось бы, как Иуде, покончить жизнь самоубийством, не насладившись плодами преступления.
Но дисциплина ума спасла профессора Хребтова.
Он заставил себя прекратить опасную работу воображения и, бессознательно ища в страстях спасения от упреков совести, стал разжигать чувство горечи, обиды, злобы, перебирать длинную цепь оскорблений, нанесенных ему в течение всей жизни родом человеческим.
Когда же щеки его запылали от горечи прошлых обид, когда душа наполнилась тоскою по утраченным мечтам о счастье, он сделался прежним Хребтовым, смотревшим на весь мир, как на одно враждебное ему существо, и поэтому неспособным тронуться встающими пред ним картинами людских мук.
Так справился он с собою в самый критический момент, а в дальнейшем жгучий интерес к быстро развивающимся событиям всецело поглотил его внимание.
Побуждаемый дьявольским любопытством, он ежедневно перечитывал все, что писалось об эпидемии в газетах, мысленно прикидывая, насколько уменьшает полиция число заболеваний, стараясь угадать, сколько случаев не было зарегистрировано по той причине, что родственники скрывали больных.
Ходя по улицам, Хребтов приглядывался ко всему окружающему, пытаясь заметить признаки болезни. Когда эпидемия достигла полного развития и на каждом шагу можно было встретить какое-нибудь проявление торжествующей чумы, он начал проводить целые дни в городе.
Под влиянием полученных за это время впечатлений у него, как у человека чуждого общему настроению, ибо он мог не бояться болезни, развилось глубокое отвращение к роду человеческому.
Прежде он его ненавидел, теперь стал презирать.
Он видел, как совершаются убийства из-за куска черного хлеба. Видел, как поджигаются дома только из удовольствия поджечь.
Он видел, как родные покидали друг друга, как друзья теряли дружбу, лишь показывалась опасность, и радовался, что никто не избежит возмездия, что чума отомстит всем и за все.
Он видел людей, предающихся разврату с таким самопожертвованием, будто в нем заключалась высшая цель человечества.
Видел человеческую натуру без маски, без всяких прикрас и решил, что поступил очень хорошо, посеявши смерть.
Пускай мрет это кровожадное, развращенное, эгоистическое племя. Чем меньше его останется на свете — тем лучше.
Он присутствовал при погромах, и эта картина окончательно оправдала его перед самим собою.
Наблюдая деятельность «Братства», он только смеялся. Слабые попытки добра были такими ничтожными по сравнению с ураганом зла!
Кроме того, ему было ясно, что никакие человеческие усилия не остановят деятельности его усовершенствованных бацилл.
Сделать это мог только он, Хребтов, при помощи своей сыворотки.
Но он был далек от мысли сделать это.
Он ходил по городу, собирал те взгляды ненависти, ужаса, удивления и отвращения, вызываемые его уродством, которых прежде так боялся.
Теперь каждый из них был ему дорог, потому что увеличивал сладость мщения.
Только один квартал Хребтов всегда обходил в своих странствованиях, зная по опыту, что приближение к нему вызывает в душе смутные и мучительные ощущения такого рода, что в них лучше не разбираться.
Тот квартал, где жила Надежда Александровна.
Рано утром, уходя из дома, и поздно вечером, возвращаясь домой, профессор каждый раз делал большой обход по переулкам, чтобы не пройти поблизости ее дома.