Так же старался он избегать и мыслей о Крестовской, но это было труднее.
Помимо воли, перед ним часто вставал вопрос:
«А что, если и она умрет»?
И он не знал, сумеет ли радоваться этому или, по крайней мере, остаться спокойным.
Ему хотелось убедить себя, что смерть Надежды Александровны только завершит мщение, но в глубине души появлялось сознание, что известие о ее болезни или смерти, пожалуй, заставит его страдать хуже, чем когда-либо.
Пока же неизвестность защищала его от этого. Он дорожил неизвестностью и старался избегать тех мест, где случайно мог узнать что-нибудь.
Однажды, в самый разгар эпидемии и связанных с нею безумств, Хребтов, возвращаясь вечером домой, нашел около двери посетителя, сидевшего на полу, скорчившись, обняв колени руками.
Поза у него была такая беспомощная, покорная, будто он ждал здесь уже много часов и решил, не сходя с места, дождаться или умереть.
Заметив этого человека, Хребтов в первую минуту испугался.
Как он ни был уверен в том, что тайна его преступления никогда не откроется, все-таки мысль о возможности возмездия иногда мелькала у него, наполняя душу холодом и вызывая нервную пугливость.
Однако, когда посетитель встал, страх исчез сам собою. Этот несчастный выпрямился с таким очевидным трудом, вид имел настолько подавленный, что бояться его не было никакой возможности.
Наоборот, внешность его вызвала бы во всяком сожаление. Вглядевшись пристальнее, Хребтов узнал в нем одного из лаборантов, помогавших при работах над чумными бациллами.
Но во что обратился этот бедняга!
Высохший, истощенный, с выражением окаменевшего страха на лице, с помутившимися, блуждающими глазами, он, очевидно, принадлежал к числу тех маниаков, созданных ужасом чумы, которые ничего не ели, боясь заразиться, которые не спали, мучимые постоянной тревогою, которых солдаты карантинной стражи по временам подстреливали, как зайцев, во время безумных попыток, несмотря ни на что, бежать из зачумленного города.
Не здороваясь, не вступая в разговор, лаборант прямо упал на колени, с мольбою протягивая руки.
Профессор хотел поднять его, но это оказалось невозможным. Тогда, чтобы избежать странной сцены на улице, он открыл свою дверь и вошел. Лаборант последовал за ним, объясняя на ходу цель своего прихода.
Голос его звучал бесконечным отчаянием. Каждая нотка была воплем страха и тоски.
— Профессор, спасите, спасите, умоляю вас! Она здесь, во мне, я ее чувствую. Скоро уже появятся первые симптомы. Только вы можете спасти меня.
Теперь они стояли в лаборатории, наполненной тусклым светом вечера, глядевшего в запыленные окна.
Профессор уже догадывался, зачем пришел лаборант, но все-таки спросил его:
— Что же я могу для вас сделать?
— Вы?.. Да вы можете меня вылечить, спасти, избавить от возможности заражения в дальнейшем. Ведь не может же быть, чтобы у вас не было средства против чумы. Дайте, дайте мне его. Сделайте мне прививку. Я уже давно, по ходу работ, догадался, что вы нашли сыворотку. Привейте ее мне, только мне, ради самого Бога! Никто не узнает об этом. Я никому не скажу.
Страшно было смотреть на этого человека, худоба и бледность которого делали его похожим в полутьме на ходячий призрак горя и ужаса.
У Хребтова мелькнуло сожаление к несчастному; ведь сыворотка, оставшаяся от опытов, находится здесь, под рукою. Можно, наконец, впрыснуть простую воду, лишь бы избавить его от нравственной пытки.
Но уже в следующий момент профессор испугался своего малодушия. Холодная логика говорила совсем иначе. Разве можно вверять тайну этому ничтожному человеку? Стоит ему проговориться, и весь мир узнает, что Хребтов имел в руках верное средство против болезни и не воспользовался им.
Отсюда всего один шаг до догадки, что это он нарочно создал эпидемию.
При такой мысли, мороз пробежал по коже профессора. Ему уже представилось, как буйная, зверская толпа осаждает его дом, требует его на расправу, как в воздухе стоит рев угроз, перемешанных с повторениями его имени.
И ответ его прозвучал всей энергией, с какою он отгонял от себя эту картину:
— Нет, вы ошибаетесь. У меня нет никакой сыворотки. Я так же бессилен, как и все.
Но не так-то легко было отделаться от сумасшедшего. Он не поверил словам Хребтова и, несмотря на них, принялся умолять еще горячее, еще бессвязнее.
— Профессор, профессор, я же знаю, что вы не могли не открыть сыворотки. Разве есть для вас неразрешимые задачи?! Профессор, сделайте прививку мне, одному мне; я буду вашим рабом на всю жизнь. Профессор, у меня мать-старуха, ей придется умереть с голоду, если я погибну. Профессор, вспомните о своей матери!