Он не думает ни о чем. Не думает даже о ее жизни.
Вдруг Надежда Александровна поднялась и с неожиданною силою отбросила от себя профессора.
Ее взгляд остановился на нем, полный ужаса… отвращения.
Минуту она оставалась неподвижной, комкая судорожными движениями пальцев одеяло, потом воскликнула:
— Опять он… паук… страшный, чудовищный, о… о… о…
Крик перешел в стон, в порывистые всхлипывания. Она опрокинулась навзничь и забилась в страшной судороге.
Потом раздался хрип, лицо ее исказилось, еще одна такая судорога и Надежды Александровны не стало.
Ее светлая, радостная душа вырвалась из когтей чумы и бреда.
Хребтов до следующего утра пробыл наедине с трупом. Что он чувствовал, что пережил — неизвестно.
Но когда, на другой день, он покинул дом Крестовской, все лицо его подергивалось судорожным смехом.
Размахивая руками, что-то бормоча про себя, он то и дело поглядывал на небо и смеялся, издавая звуки, похожие на собачий лай.
X
Несмотря на то, что чума свирепствовала с неслыханною силой, и целый ряд крестных ходов и молебствий не принес против нее никакой помощи, простонародье по мере того, как горе и лишения возрастали, все охотнее прибегало к Богу.
К концу эпидемии, религиозное настроение достигло своей наибольшей силы, вероятно, под влиянием естественной реакции после погромов и других преступлений разнузданной толпы.
Излюбленные московские святыни никогда еще не пользовались таким успехом, как в это черное время. Торжественные молебствия в Иверской часовне собирали десятки тысяч богомольцев. В дни, когда они происходили, вся площадь перед часовнею была залита народом.
Сходилось, по преимуществу, простонародье — фабричные рабочие, извозчики, крестьяне, которых чума застала в городе, разносчики и мелочные лавочники, дела которых остановились, масса баб, множество детей, словом, та же толпа, которая перед этим наводняла город, которую безысходный ужас положения сначала довел до зверского состояния, а теперь побудил обратиться к Богу.
И хотя многие из молящихся имели запятнанные кровью руки, бесконечная, детская вера была разлита в группах людей, коленопреклоненных вокруг часовни.
Глубокое умиление охватывало всех, когда из открытых дверей доносился молитвенный возглас священника или вырывались сизые клубы фимиама.
Вся толпа колыхалась тогда, охваченная одною мыслью, одним чувством.
На всех лицах было общее выражение и тысячи голосов шептали одни и те же слова.
Наступил момент, когда человек, распятый две тысячи лет тому назад за то, что вступил в борьбу с жестокими законами жизни, снова совершал чудо, вырывая людские души из тисков действительности, побеждая реальность мечтою.
Из темной, наполненной огоньками свечей глубины маленькой часовни, словно спрятавшейся между тяжелыми зданиями Городской думы и Исторического музея, исходил чудесный ток, распространявшийся до самых отдаленных углов площади, до последних рядов молящихся.
Он возвращал людям потерянную надежду, вызывал в них представление о чем-то хорошем и светлом, что разлито в жизни повсюду, но чего они до сих пор не замечали.
Голод и смерть, ужас и отчаяние, спрятавшись в окружающих улицах, поджидали богомольцев на их возвратном пути. На площади же для них не было места. Там собирались для того, чтобы под гипнозом веры получить несколько минут забвения.
Вот какую картину представляла площадь перед Иверскими воротами утром, на другой день после смерти Надежды Александровны, когда сюда забрел Хребтов.
Перед этим он долго ходил по городу, словно лунатик, не замечая, где находится.
Поэтому, увидав толпу, он остановился и не без усилия стал соображать, что это значит.
Ветер доносил до него отталкивающий запах пота и грязной одежды. Общее впечатление густой массы людей было такое, будто вся площадь завалена грудами серых лохмотьев.
Время от времени эти лохмотья оживали, взмахивали тысячи рук, совершая крестное знамение, и ряды голов склонялись, как склоняются волнообразно колосья в поле под порывами ветра.
Из ближайших рядов доносились вздохи и бормотание. Молитвенных слов нельзя было различить, так что жужжание голосов казалось смешным и бессмысленным.
Профессор смотрел, слушал и улыбался. Сумашедшая мысль явилась у него в голове, заставила его глаза заблестеть, но он еще раздумывал и не решался.
Наконец, покорившись быстро возникшей идее, словно в порыве вдохновения, он двинулся в толпу и начал проталкиваться вперед.