Выбрать главу

  -- И?

  -- На Болве ещё утекли. Я, вишь ты, у лекаря нашего клизьму взял, да объяснил этим... что у тебя без этого ну никак. Утром глядь - а нет никого. Хе-хе-хе.

   Аким окинул довольным взглядом общую залу, где шумел пир по поводу его возвращения, что-то вспомнил, махнул рукой. К нам подошёл молодой парень, по виду - явный русак, но загорелый до черноты, в белой с серебром... я бы сказал черкесске. Хотя газырей нет. Вежливо поклонился, что-то знакомое почувствовалось в повадке...

  -- Оп-па! Долбанлав! Быть тебе богатым - не узнал.

  -- Спаси тебя бог, Воевода.

   И, не форсируя, просто поправляя меня, назвал имя своё:

  -- Добр-ронр-рав.

  -- Чудеса! Так ты теперь все буквы выговариваешь!

  -- Эт что, Ваня. Он теперя на разных наречиях... ам-боб-суёт.

  -- Это по-каковски?

  -- А по-тамошнему. За Крестовый перевал хаживал, поднабрался. Они тут давеча с Чарджи языками зацепились - не оторвать!

   Долбонлав вежливо улыбался и скромно помалкивал, выслушивая похвальбу своего господина.

   Вечный вестовой Акима, "боеголовка самонаводящаяся" в Рябиновке. Я видел его мельком во Всеволжске возле Акима. За проведённые в походе два года он здорово изменился, вырос на голову, раздался в плечах. Вон уже и три волосины на подбородке пробиваются. Был ребёнком - стал парнем. Не ярким, не шумным. Аккуратным, вежливым, внимательным.

  -- Ты расскажи, расскажи Воеводе. Чего в Вышгороде услыхал.

   Долбонлав кивнул:

  -- Катерина твоя сыскалася. Которая Вержавского посадника дочка. В Вышгороде, в монастыре она.

  -- Оп-па. Сказывай. Погоди. Агафья, подойди сюда, послушай.

   Шесть лет назад меня вляпнули в дела Вержавского посадника.

   Городок такой есть: Вержевляне Великие. Ключ ко всей части "пути из варяг в греки" между Двиной и Днепром. Меня тогда тащили в епископский суд, ждали там... крупные неприятности. Я искал заступника, попал к княжескому кравчему Демьяну. Тот, учуяв воровство в том городке, послал меня тайно выяснить подробности. "Накопать" на посадника по прозванию Иван Кабел.

   Там, на Княгининой горке за Проклятым озером повстречался я с двумя женщинами. Одна - Агафья, Гапа моя, рядом сидит, слушает. Она была тогда нянькой-рабыней у своей госпожи, сводной сестры, дочки посадника Катеньки. Хоть и госпожа, а была Катенька ей как сестра любимая младшая. Кате было в те поры лет 14, гонору - много, ума - мало. Когда я пугнул её: рассказал, что у батюшки её в казённом серебре недостача, а меня серебра много - пришла ночью и отдалась мне. Такой... сюжет из школьной программы по Достоевскому.

   Была она в те поры - "прекрасным, едва ли начавшим распускаться бутоном". Полным девической невинности и чистоты... Великолепно применяющим обширный набор грубых ругательств. Набитым прирождённым, с пелёнок взлелеянным, превосходством над всяким простонародьем, быдлом...

   Этакий "кровосос второго порядка", бенефициантка воровства, казнокрадства, душегубства. Абсолютно уверенная, что ей все вокруг должны. И презирающая окружающих за это отношение долженствования. Прирождённая "хозяйка жизни".

   Когда возникла опасность, что прежнее безбедное существование прекратиться - кинулась его спасать. Углядела, в словах моих, возможность вывернуться. "Прикрыть свою задницу". Стандартным женским способом - своей "передницей". Отдаться за деньги, за очень большие деньги. Хоть кому, лишь бы заплатил.

   Я - заплатил. По принятым за такие услуги в здешних местах расценкам. Она психанула - "обманутые ожидания". Бросилась бежать со двора в ночь. До отчего дома не добежала, попалась... "чужого-добра-филам".

   Судьба снова нас свела: мы попали на тот хуторок, где во дворе висели, привязанные за поднятые руки, две голых женщины. Несмотря на синяки, засохшие следы крови под носом и варварский кляп из куска полена, её можно было узнать. Я окликнул её, опухшие веки со слипшимися ресницами чуть шевельнулись, подёргались. Один глаз приоткрылся. В шёлку глянул мутный, полный боли и отупения от неё же, зрачок.

   Потом было... воспитание. Болью, страхом, бессилием. Верой, надеждой, любовью:

  -- Ты жива - покуда мне терпится. Ты цела - покуда мне нравится. Мне понравиться - тебе жизни смысл. Об этом мечтай истово. Мне что любо - и ты возлюби. Возлюби искренне, всей душой своей, всем телом. Неприязнь какую, неискренность - затопчи-выкорчуй. Мне притворства твоего не надобно. Угляжу - прогоню-выгоню. Вышибу из души своей, из внимания. Вот тогда худо будет, Катенька. Вот тогда беда придёт, тоска смертная.

   Ей повезло - рядом была Агафья. Которая её любила, заботилась. Обе стали моими рабынями, сословные перегородки исчезли:

  -- Бросил господь душу твою, Катерина, в дебри тёмные, незнаемые, полные зверей рыкающих. Но и дал тебе проводника-защитника. Защитницу. Сестру свою единокровную, во всю жизнь твою - воспитательницу и научительницу. Душу родную, близкую, об тебе заботливую. И вот, силой моей, руками моими - соединены сердца ваши. Вот, бьются они, аки птицы небесные, перстами моими схваченные. Так соединись же сёстры! Соприкоснитесь душами родненькими! И возрадуйтесь!

   Я не смог оставить её у себя. Кравчий меня "кинул", пришлось использовать Катерину как рычаг в уходе от епископского суда. Отдать её за выкуп, угрожая шантажом, на её возможных показаниях основанном, бабушке, Боголепе Забоговне. Была такая... боярыня с базедовой болезнью в Смоленске. Вздорность и жестокость бабули были Катерине вполне понятны, она просила меня: