-- Иване! Господин мой! Сжалься! Смилуйся! Не отдавай меня! Ведь на смерть же лютую! На муки страшные! У меня ж во всём мире - только ты да Гапа! Я же раба твоя вечная! Я же вся в воле твоей! На земли и на небе! Оставь меня при себе! Хоть чем в доме твоём буду! Хоть тряпкой на порог брось! Только не отдавай меня, страшно мне!
В последнюю ночь в Смоленске она пришла ко мне. А в конце поклялась:
-- Нас теперь ничем не разделить. Это - до смертного часа помнить буду. Каждую ночь, каждый день.
Я её успокаивал, объяснял, обещал:
-- Тебя спрятать надо. Ничего худого не будет - я договорился. Отвезут в монастырь. Там годик поживёшь, пока шум не уляжется. А потом я за тобой приду и к себе заберу. Будешь жить в моём дому, в чести да в холе.
Она крепко держала меня за руку. И плакала. Просто текли слёзы.
Ещё одна разломанная, измученная душа... Взорванная в щебёнку кое-каким попаданцем. Смолотая в песок не динамитом или другой вундервафлей, а просто: законами - из "Святой Руси", набором сюжетных ходов - из русской классики, представлениями о допустимом - из демократии...
Агафья тогда подтверждала:
-- Не врёт он, Катюша, правду говорит.
Правда... Я всегда говорю правду. А вот истину... Истина не в моей власти.
Вскоре поинтересовался в монастыре. Да, Катерину, как было уговорено, отвезли в Параскеву Пятницу. Игуменья ограничила доступ к новой послушнице, но каких-то... злобствований в стиле Боголепы Забоговны не наблюдалось.
Я был твёрдо уверен, что через год заберу Катерину. Увы, через год её в монастыре не было, где она - сказать никто не хотел. За эти годы ещё дважды посылал людей искать, ориентируясь на какие-то туманные слухи. Бестолку. А тут... вдруг, случайно...
Во время стоянки в Киеве, Аким навестил один из главных монастырей "Святой Руси" - женский Вышгородский. Помолиться, святыням поклониться. Хотя две главные: икона Богоматери и меч Бориса - украл Боголюбский, но там мощи святых Бориса и Глеба в каменной церкви, в их честь освящённой. Страстотерпцы в эту эпоху более всего почитаются как чудотворцы-целители, а у Акима здоровье... соответственно возрасту.
Он там завис, а заскучавший Долбонлав пошёл по торгу погулять. Где и услышал разговор белицы с гостиницей (послушницы с торговкой). Долбонлав знал, что я ищу Катерину Ивановну из Вержавска. Пошёл за белицей следом. Красуясь своим иноземным нарядом, сумел разговорить.
Катерину, как оказалось, до недавнего времени, до смерти Ростика - "пасли плотно". Предполагаю, что смоленские "потьмушники" ожидали, что я явлюсь за ней. Поймать меня, после того скандала, который я учудил с "самой великой княжной", им очень хотелось. Теперь в Киеве "власть переменилась", но шесть лет монастырского заточения не прошли бесследно: Катерина отказалась разговаривать с незнакомым парнем. А услышав: Иван Акимович Рябина, "Зверь Лютый" - просто убежала.
Когда Аким явился в монастырь и стал настаивать на встрече - его "поставили на лыжи". Хоть и август.
-- Я уж было надумал монастырь приступом брать. После смотрю: тама стража не худая. Крови будет... Не, думаю, пущай Ваня сам решает. Может та девка уже и не... А?
-- Спасибо Аким Яныч, за новость. И тебе, Добронрав, спасибо. Подумать надо.
Гапу трясло и колотило. Со стороны не видать, но я-то её знаю. Однако мы мирно довели посиделки до завершения, послушали множество походных историй, попрощались с гостями, поднялись в спальню...
-- Ты! Ты ещё думать будешь?! Ты ж клялся-божился...!
Агафья перенимает дурные привычки. У Потани. Ухватила меня за грудки, прижала к стенке и трясёт. Не надо было её звать на обсуждение "глубины вспашки".
-- Гапа, отпусти кафтан. Ничего я не клялся и не божился. Мне такое вовсе не свойственно. Лучше раздевайся да в постель.
-- Нет! С тобой... с таким... Никогда!
-- Нет так нет. Тогда - шагай в свою опочивальню, я ещё поработаю.
-- Ты...! Ты меня выгоняешь...?!
-- Не хочешь уходить - я сам. К Курту на половичок.
Она смотрела на меня совершенно потрясенно. Интересно - плакать будет?
Не-а, моя голова Дворцового приказа морщилась, но физиономия получалась не жалостливая, а презрительная. Выражающая всё большую степень омерзения.
-- А ты, оказывается... А я тебе верила...
-- Я тебе тоже. И продолжаю.
Осторожно снял её руки с отворотов кафтана.
-- Я никогда не клянусь и не божусь. "Пусть будет ваше да - да, а нет - нет" - помнишь? Я обещал Катерине, что заберу её из монастыря. И от слов своих не отступлю.
-- Ой, Ванечка! Я знала! Хорошенький, миленький! Ну не может "Зверь Лютый" своих людей в беде бросить! Всяк знает...
-- Погоди ты. Сказано было давно, шесть лет прошло.
-- Ты... ты передумал?!
-- Факеншит! Что я думал и думаю - моё дело! Катерина тогда была девчушкой пятнадцати неполных годков. Битая, изнасилованная, осиротевшая, испуганная... Тогда она хотела у меня остаться, сейчас она взрослая женщина, прежние страхи и боли прошли, заросли. Я не знаю чего она сейчас хочет. Может, ей монастырская келья - самое желанное место? Что ты головой трясёшь? Ты тут жила, ты к этой суете привыкла. У тебя и характер такой - для многолюдства. А какая она стала...