"Закономерно" - по глупости. По недостаточной хомнутости.
Вена, середина XIX века. "Весёлая Вена".
"Англия - торгует, Франция - воюет, Австрия - танцует". Больше всех танцует Вена. Уже гремит слава Венской придворной оперы, уже Иоганны Штраусы (отец и сын) собирают полные залы и грызутся друг с другом по любому поводу.
Прогресс, господа! Невиданный взлёт европейской цивилизации, экономики, науки и культуры! Эпоха благоденствия! Непрерывный праздник! Блестящие аристократы, прекрасные дамы... Веселье, шампанское, любовь...
"Эй, гусар, пей вино из полных чар и песню пой...
Коль влага в чарах пенится,
Гусары пить не ленятся,
Пусть в мире все изменится,
Будет нынче пьян гусар!
Да встретится красавица,
Так сердце в миг расплавится.
Гусар вовек не старится,
В нем жив любовный жар!".
Гремит мазурка, юный корнет в гусарском ментике, подпрыгивая и прищёлкивая каблуками, с безграничным восторгом погибает душой в бездонных глаза своей партнёрши.
-- Вы... Вы обворожительны!
Её ресницы трепещут. Её щечки розовеют.
"И ручка моя так бела, ах!
И ножка стройна и мала, ах!
Манеры, да и речи,
И стан, и эти плечи!".
До "Летучей мыши" ещё лет тридцать. Но дух оперетты уже наполняет венцев.
Танцующие меняются партнёрами, чтобы спустя фигуру танца снова соприкоснуться кончиками пальцев.
-- Мадемуазель! Вы похитили моё сердце! Это смертельный выстрел вечной любви! Будьте моею!
-- Ах! Это так внезапно... Завтра приезжайте к нам на ужин. Просить моей руки у батюшки.
"И время здесь летит стрелой,
Веселье увлекает всех!
На ужин пропуск лишь такой:
Шутки, смех, шутки, смех,
Шутки, смех, да, шутки, смех!".
Радостный звон церковных колоколов, поздравления, улыбки, лепестки роз, кружащиеся над новобрачными. Счастливый муж на руках вносит молодую в дом:
-- Вот наше гнёздышко. Здесь мы будем счастливы! Здесь, в любви и согласии, мы проживём долгую жизнь, у нас будет множество прелестных детей. И начнём прямо сейчас.
Её ресницы трепещут. Её щечки розовеют...
"Счастлив тот, кто живет,
Позабыв, что сон пройдет!
Кто влюблен - видит сон,
И счастлив этим он!".
Проходит положенный срок, и взволнованный супруг, преисполненный душевной заботы о своей дражайшей половине, отвозит её в клинику. Поддерживая её телесно - под ручку, морально - словами "милый друг", "душа моя" и пылающим беспредельной любовию взором.
Воротившись на квартиру, устремляется он в приуготовление достойной встречи своему "единственному счастью жизни". Подготовить множество мелочей, потребных для безоблачного существования матери с новорождённым ребёнком.
Мальчик или девочка? А велика ли разница! Моё дитя! Плод нашей любви! Я выращу его настоящим человеком! Я научу его всему, что умею сам! Он пойдёт дальше меня, он будет лучше меня! Всю жизнь, до самой старости, мы, с благоверной моей, будем восхищаться им!
Посреди своей бурной и, прямо сказать - несколько бестолковой деятельности, юноша временами замирает, бездумно глядя в никуда, на устах его играет улыбка:
-- Ах, как хорошо! Ах, как здорово!
Счастье!
Надо отметить. Такое событие не должно пройти незамеченным в обществе. Устроим праздник!
"На столах - угощенье:
Вина лучшие и снедь!
То, что видим в зале мы кругом,
Нам кажется волшебным сном!
Всех нас окружают чудеса!
Кричат все: красота!
Красота, чудеса!
Красота, чудеса, чудеса!"
По утру, не дождавшись известий из университетской клиники, переполненный радостным нетерпением супруг, спешит в сиё средоточие науки, дабы восторженно поинтересоваться у плеяды медицинских светил мирового уровня, возможностью забрать домой ненаглядную супругу и не виданного ещё, но уже обожаемого ребёнка.
Взволнованный вбегает он в кабинет профессора самого Императорского Университета. Важный эскулап, отягчённый многолетней научной мудростью, высочайшими знаниями и заслуженными императорскими наградами за труды на ниве сохранения здоровья нации, выдерживая уместную мину на холёном лице, встречает словами казённых соболезнований:
-- Должен огорчить... умерла... горячка...
-- Но... Позвольте... Но как же...
-- Мужайтесь... Господь призывает к себе лучших...
"Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном детском робком личике с губкой, покрытой черными волосиками.