-- Вот три с длинными "пастеровскими" горлышками. Субстанция - чистая. А вот четвёртая с коротким широким... Сами видите. Вывод? - Микробы вокруг нас.
Пастер много чего успел в жизни. Одна вакцина от бешенства чего стоит. А ещё были лево-правые кристаллы, методы выгонки свекловичного спирта, болезни шелковичных червей...
Но главное - вино. Страна такая, Франция.
Цепочка: вино-брожение-гниение-микробы-болезни.
Не являясь врачом, Пастер вполне понимал значение своего открытия для медицины:
"Если бы я имел честь быть хирургом, то сознавая опасность, которой грозят зародыши микробов, имеющиеся на поверхности всех предметов, особенно в госпиталях, я бы не ограничивался заботой об абсолютно чистых инструментах; перед каждой операцией я сперва бы тщательно промывал руки, а затем держал бы их в течение секунды над пламенем горелки; корпию, бинты и губки я предварительно прогревал бы в сухом воздухе при температуре 130-150ЊC; я никогда бы не применял воду, не прокипятив её".
В России...?
Пирогов: "Если я оглянусь на кладбище, где схоронены зараженные в госпиталях, то не знаю, чему больше удивляться: стоицизму ли хирургов, занимающихся еще изобретением новых операций, или доверию, которым продолжают еще пользоваться госпитали у правительств и общества".
Николай Амосов, призванный летом 1941, проводит ревизию выученного им. Вывод:
"Ни опыта, ни традиций, умели только возить раненых на сандвуколках, на поездах, а чаще - на крестьянских телегах. "Терпеливый русский народ...".
Первое, что ему дают в руки на фронте - "Единая доктрина военно-полевой хирургии".
Клятые коммуняки! Никакой творческой инициативы! - Но до разумного врача быстро доходит: в большую войну хирургией занимаются, в основном, не хирурги, знаний у них нет, от инициативы - одни потери.
Оказалось, что и разумные положения есть. Но главное - опыт. Кровавый опыт военной медицины. Красноармейской - в вермахте был другой подход.
Тема сепсиса "вошла в сокровищницу".
"Отцы и дети":
"Однажды мужичок соседней деревни привез к Василию Ивановичу своего брата, больного тифом. Лежа ничком на связке соломы, несчастный умирал; темные пятна покрывали его тело, он давно потерял сознание... Дня три спустя Базаров вошел к отцу в комнату и спросил, нет ли у него адского камня?
- Есть; на что тебе?
- Нужно... ранку прижечь.
- Кому?
- Себе.
...
Утром Базаров попытался встать; голова у него закружилась, кровь пошла носом; он лег опять... Все в доме вдруг словно потемнело; все лица вытянулись, сделалась странная тишина...
Есть небольшое сельское кладбище в одном из отдаленных уголков России. Как почти все наши кладбища, оно являет вид печальный: окружающие его канавы давно заросли; серые деревянные кресты поникли и гниют под своими когда-то крашеными крышами; каменные плиты все сдвинуты, словно кто их подталкивает снизу; два-три ощипанных деревца едва дают скудную тень; овцы безвозбранно бродят по могилам... Но между ними есть одна, до которой не касается человек, которую не топчет животное: одни птицы садятся на нее и поют на заре. Железная ограда ее окружает; две молодые елки посажены по обоим ее концам: Евгений Базаров похоронен в этой могиле. К ней, из недалекой деревушки, часто приходят два уже дряхлые старичка - муж с женою. Поддерживая друг друга, идут они отяжелевшею походкой; приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго и горько плачут, и долго и внимательно смотрят на немой камень, под которым лежит их сын; поменяются коротким словом, пыль смахнут с камня да ветку елки поправят, и снова молятся, и не могут покинуть это место, откуда им как будто ближе до их сына, до воспоминаний о нем... Неужели их молитвы, их слезы бесплодны? Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна? О нет! Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии "равнодушной" природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной...
1862".
Как красиво... Элегично, задушевно и щемяще-успокоительно.
Тургенев "убил" Базарова сепсисом. За три года до публикаций Листера, за четыре до Пастеровского "Исследование о вине", спустя пятнадцать лет после открытия Земмельвейса.
"цветы... говорят вечном примирении и о жизни бесконечной...".
"Каждый слышит как он дышит". И от цветов тоже. Мне они говорят о вечном НЕпримирении с возбудителями гангрены или родильной горячки.
"Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна?" - нет. Против грязи, невежества, идиотизма... против микробов нужны знания. Хлорка или карболка - минимум. Любовь, "святая, преданная" - не дезинфектант, стерильности - не обеспечивает.
Есть в человеческом представлении о мире странность. Мы уверены, что лекарь - человек, который вылечивает.
Вот я заболел. Плохо мне. Пришёл мудрец-умелец. Скормил таблетку, возложил руки, ножиком потыкал... И вот я снова - молодой, весёлый, здоровый. Как прежде.