Колдун ответил:
— Я агент Беруна на этом корабле. Меня не волнует, что думает или чего боится твоя команда. Если я почувствую, что нашей миссии что-то угрожает, я расправлюсь с этой угрозой. Каким бы ни был источник.
— Полегче, сынок. Я просто прошу тебя разговаривать о призраках только со мной или с моим первым помощником, Ниротой.
— Я же не дурак.
В ночное небо полетел ещё один клуб дыма, потом:
— Говорят, что все, кто идут багровой дорогой — дураки.
Яфет почувствовал, как румянец согревает его лицо. Как он дошёл до того, что слова пирата могут его задеть? Он сказал:
— Берун предупреждал, что ты попытаешься достать меня, Фостер. Ради твоего же блага, надеюсь, тебе не удастся разбудить мой гнев.
— Ох-хо! — рассмеялся капитан. — Кажется, я уже разбудил!
Яфет отвернулся, чтобы невидящим взглядом уставиться на корабельный нос и открытое море, в котором отражались миллионы сверкающих звёзд. Он чувствовал весёлый взгляд Фостера у себя на спине.
— Да ладно, не кисни, дружище! Мы оба срезали сомнительные углы этого поганого старого мира, не так ли? Кто из нас не без греха? Если бы ты знал, чем я себя травлю, ты бы не поверил, что я вообще могу подняться утром с койки! — Фостер от всей души рассмеялся.
Яфет сказал в ночь:
— Я был свидетелем жатвы тысяч тех, кто с криками шёл к концу багровой дороги. Я созерцал ужас жующей пасти, которая обрамляет эту последнюю бездну, челюсти демонического бога-зверя. Те, что шли передо мной, вопили от смертельного ужаса за свою бессмертную душу. Они шагнули за край. Их засосало в эту ужасную тьму, где их сожрали. Они угасли навсегда.
Колдун повернулся к Фостеру и спросил:
— Ты видел что-нибудь подобное «в этом поганом старом мире», капитан?
Фостер какое-то время молчал. Яфет решил, что он сумел осадить старого моряка.
Фостер спросил:
— Почему ты до сих пор жив? Берун сказал мне, что ты идёшь по дороге больше десяти лет. Ты должен был давным-давно погибнуть, разве не так?
Настала очередь Яфета смеяться.
— Духи фей, с которыми я заключил союз, наделили меня не только словами, способными проклянуть ещё бьющееся сердце, вырванное из груди врага.
Фостер нахмурился, наконец отбросив своё легкомыслие. Капитан распознал завуалированную угрозу Яфета.
— Послушай, если ты… — начал он.
Ответ Фостера оборвал встревоженный крик. Вопль боли и ужаса повторился. Затем раздались новые крики.
— Призрак! Призрак убивает Дориана!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Дощатые ящики в сыром корабельном трюме были заполнены грудами чёрного камня. Немалую часть скользкого груза захватила коричневатая плесень — свидетельство того, что тяжёлый балласт почти не сменялся за последние месяцы.
Вдоль правого борта, под покровом белой парусины, накинутой на них сверху, стояли друг на дружке по две в высоту покрытые сажей бочки, заполненные жидкостью немногим чище морской воды. Вдоль левого борта висели кольца толстых канатов. Канат был кровью корабля. Его можно было использовать для сотни разных задач — от крепления моряков и снаряжения к палубе во время штормов до ремонта снастей во время жарких спокойных дней, когда других дел всё равно не было. Кроме того, верёвка была полезна для наказания. Тех, кто не хотел подчиняться капитану и его массивному старпому, Нироте, запросто могли протащить под килем.
Бочонки поменьше хранились под замком за железными решётками, ржавые прутья которых закрывали левый край трюма. Стоило только пройти рядом, и сильный запах давал знать, что внутри у них — ром.
Полка рядом с решётками была завалена мечами, копьями, арбалетами и несколькими отполированными щитами.
Потолок состоял из хорошо подогнанных досок — не считая широкого квадратного отверстия прямо наверху, которое пронизывало корабль с верхней палубы до средней, потом до трюма, и до самого кубрика. В отверстие спускалась верёвочная лестница из грубого каната, соединяя все четыре палубы.
Под отверстием на грязном дощатом полу трюма лежал моряк.
Моряк дрожал и бился, как одержимый. В уголках рта проступила пена. Вены, пересекавшие обнажённую кожу его лица, рук и нижней части ног, пылали алым от боли.
Ануша Мархана смотрела вниз на колотящегося босоного мужчину, прижав руку ко рту.
Она всего лишь до него дотронулась!
Тёмноволосая женщина со шрамом, уродующим левую сторону её лица, висела посередине лестницы. От страха она не могла пошевелиться. Однако её способность кричать не пострадала. Рот женщины со шрамом был широко распахнут в вопле ужаса, а её взгляд как будто застыл на чём-то, что она увидела рядом с извивающимся товарищем.