Девушка задалась вопросом, что стало с гребцами первой высадки. Наверняка ничего хорошего.
Ануша задумалась, нужно ли ей целиком вытащить сундук на берег или оставить его в лодке для быстрого бегства. Она решила оставить его в лодке.
— Счастливчик! — обратилась она к псу. — Хороший мальчик! Хороший мальчик! Жди здесь, Счастливчик. Сидеть! Жди, пока я не вернусь, ладно?
Счастливчик попытался лизнуть её протянутую руку и уселся прямо на крышке сундука. Чем она заслужила доверие такого преданного и невинного создания? Девушка погладила пса по голове и повернулась к острову.
Рейдон падал сквозь разлом между «всё» и «ничего», сквозь пространство, не предназначенное для людей. Свет колол глаза и обжигал лицо. Стучали зубы. Все кости в его теле пытались вырваться из мясной оболочки. Грудь болела, он снова и снова пытался втянуть немного воздуха. Но воздуха не было. Серая дымка всё сильнее и сильнее заволакивала взгляд…
Раздирающая синяя парабола выхватила его из этого антипространства. Рейдон и Ангул пролетели десяток футов и рухнули на выстланный плиткой пол.
Монах не смог подавить долгий, хриплый кашель, хотя с каждым новым приступом рёбра пронзала боль. Он лежал на боку, почти в позе зародыша, пытаясь обуздать бунтующее тело. Когда кашель превратился, он стал отдыхать.
Куда Путеводная Звезда выбросил его на сей раз?
Помещение представляло собой большой каменный зал, наполненный большими, тускло мерцающими прямоугольными предметами. Большинство торчали из пола, но некоторые выходили из стен. Несколько штук свисали с потолка. Древние магические письмена сияли на блоках; источником мерцания каждого предмета было это сияние. Две стены рухнули, и многие блоки были расколоты, а их руны — потемнели.
Из каждого каменного блока выступали одна-две тонких трубки пульсирующего света. Свет собирался в тугие пучки, и пучки эти держали свешивающиеся с высокого потолка каменные гаргульи. Многие световые трубки были оборваны, их свет угас, а другие змеились в беспорядке по усыпанному обломками полу.
Здесь было холодно. Дыхание Рейдона паром вырывалось изо рта, его лицо и руки уже замёрзли.
Кроме холода, ему пока что больше ничего не угрожало, не считая нанесённых Меловым Скакуном ранений.
Он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Он представил свою грудь и кости, которые в виде энергетических линий соединялись в его туловище. Они были потрескавшимися и спутанными, некоторые сломались. Импульсы боли из таких линий шипами расходились по всему остальному телу. Он представил, что эти шипы — настоящие, а потом вообразил, как их острые концы стираются. Подобные трюки помогали ему сосредоточиться. Когда острая боль достаточно ослабела и монах смог продолжить, он мысленно ухватился за каждую повреждённую и сломанную кость, и расправил их одну за другой. Новые шипы боли пронзили его тело — этих он притупить не мог. Но монах не останавливался до тех пор, пока не срастил все кости до единой.
Рейдон наконец отпустил свой фокус. Резкую боль сменила тупая и ноющая. Он ещё немного полежал в холодном зале, полном каменных обломков и странных предметов. Монаха терзали случайные мысли о его прежней жизни. Он видел Эйлин, игравшую во дворе их дома в Натлехе. На девочке было жёлтое платье, и она где-то испачкала лицо. Она держала в руках целую кучу диких нарциссов из их сада. Рейдон чувствовал их запах.
Монах улыбнулся. Эйлин ответила бесовской улыбкой, которую он так хорошо знал. Сдавило сердце.
— Эй, девочка, — прошептал он призраку. Горло перехватило. Эйлин засмеялась и исчезла.
Новая боль вырвала его из снов наяву. Его тело лежало на чём-то твёрдом и болезненном. Он подвинулся и увидел, что этим предметом был Ангул. Какое-то время монах смотрел на его тусклое лезвие. Его зрение расплывалось от невыплаканных слёз, рождённых воспоминаниями.
Монах тёр глаза, пока они не прояснились.
Он схватил холодную рукоять Ангула и встал. Отсюда он смог лучше разглядеть зал. Полосы света, которые ещё не выгорели, вели к единой точке в сердце палаты. Он подошёл туда, немного оберегая одну ногу.
Посередине лежала смятая, полузасыпанная фигура, похожая на оболочку от последней трапезы какого-то фантастически огромного паука. Фигура была человекоподобной, вырезанной из хрусталя, камня, железа и более экзотических компонентов, но она испортилась. Её поверхность заржавела и растрескалась. Фигура была наполовину погребена под частично обвалившимся потолком. На её смятой железной груди виднелся знакомый узор — Символ Лазури.