Никто и не играл с Федотиком, а те карапузы, которым и пяти не исполнилось, его не интересовали. Ничего эти малявки толком не понимают, разговаривать с ними не о чем.
Вообще-то Федотик жил хорошо, а вёл себя и того лучше. Ел он замечательно, спал великолепно. Не дрался он, не дразнился, не обзывался. Не с кем было драться, некого было дразнить и обзывать.
Лишь одно обстоятельство очень угнетало Федотика: временами он ужасно скучал, а еще чаще ужасно страдал от того, что на него мало обращали внимания. Страшно подумать, что его и ругали-то редко, почти совсем не наказывали. Не за что было.
В таких случаях приходилось ревмя реветь чтобы обратить на себя внимание. Тут его начинали бранить, смеялись над ним, дразнили и немного обзывали. Федотик в ответ ревел изо всех сил. Тут его начинали утешать, и, усталый, довольный, он крепко засыпал, спрятавшись на сеновале.
Выспавшись и восстановив силы, потраченные на рёв, Федотик обнаруживал, что жизнь интересна и жить можно, даже если тебе пять-шестой. Можно на худой конец и с малявками поиграть, а самое главное — набраться терпения подождать, когда тебе будет шесть-седьмой.
На краю деревни, у тракта, была автобусная остановка, и четыре раза в день сюда прибывал автобус. В него садились люди, приезжавшие к родственникам и знакомым погостить, а выходили из него те, кто приехал погостить.
Но никто, ни один человек ни разу не обратил внимания на Федотика, когда он приходил на автобусную остановку Все прощались и здоровались, обнимались, целовались, махали руками.
Федотик стоял в сторонке, завидуя и тем, кто приезжает, и тем, кто уезжает. Особенно он завидовал тем, кому махали руками и кричали:
— До свиданья! До свиданья!
И не передать, как он завидовал тем, кому кричали:
— Приезжайте еще! Приезжайте еще!
Грустным, обиженным на судьбу, возвращался Федотик домой, до того обиженным и грустным, что уже и реветь не мог, а просто очень сильно страдал и с горя ел горох в огороде. Горох он ел для того, чтобы живот у него заболел. Вот тогда на Федотика были вынуждены обращать внимание, ухаживали за ним. Сестра — семь-восьмой — сказки рассказывала, брат — восемь-девятый — книжки читал, а бабушка не отходила от внука.
Но иногда, увы, получалось так, что живот у Федотика становился, как барабан, но болеть отказывался.
Бедный Федотик, ну не болел у него животик!
Однажды он разыскал в огороде за баней в густой высокой траве горку битых закопченных кирпичей и задумал построить из них дом.
Дом Федотик построил хороший, но и вымазался здорово. Руки он кое-как обтер о траву, а лицо так и осталось чумазым, чего он, конечно, не мог заметить.
К этому времени подоспела пора идти на автобусную остановку и там грустно смотреть на чужую радость, страдать, глядя, как встречаются и прощаются счастливые люди.
По привычке Федотик встал в сторонке, приготовился завидовать всем, но вдруг услышал веселый звонкий голос:
— Смотрите, смотрите, какой чумазый мальчик!
А другой голос прозвучал еще веселее и еще звонче:
— Вон, вон он! Чумазый, чумазый какой!
И пораженный Федотик обнаружил, что все смотрят на него и ему, ему, именно ему, кричат:
— Чумазик, чумазик, как тебя зовут?
— Где ты так вымазался, чумазик?
— До свиданья, чумазик!
— Чумазик, поехали с нами!
Прямо-таки оглушенный радостью, Федотик стоял не шевелясь, даже не помахав в ответ. Он стоял не шевелясь до тех пор, пока из проезжавшей мимо машины не услышал восторженный голос:
— Смотрите, смотрите, какой чумазый мальчик!
— Меня Федотиком зовут! — наконец-то крикнул он вслед автомашине и махал руками так долго, что руки заболели.
Он уже собрался уходить, потому что очень устал от радости, как мимо прокатил грузовик, в кузове которого было много людей.
И опять Федотик услышал:
— Смотрите, смотрите, какой чумазый мальчик!
— Привет, чумазик!
— Чумазик, приветик!
Люди в кузове показывали на него руками, хохотали, махали ему, что-то кричали.
— Федотик я! — крикнул и он вдогонку, немного помахал усталыми руками и чуть-чуть попрыгал.
Сил радоваться больше не было ни капельки, и он отправился домой, совершенно утомленный неведомыми доселе переживаниями.
Кроме всего прочего, он испытывал еще чувство необыкновенной гордости, но не представлял, как рассказать о случившемся бабушке, сестре — семь восьмой, и брату — восемь-девятый. Вдруг они не поверят, и это будет ужасно несправедливо.