– Не поверишь - в курятнике нашли, - сказал Федьке мортус Демка, который крепко перепугал Левушку своим скоморошеством. - Вот эта самая, будь она неладна, последняя чумная дурь куда только не заносит горемык.
_ Еще неведомо, куды нас с тобой занесет, Демка. Во! Гляди!
Во двор вошла лошадь - расседланная, в одном недоуздке.
– Как будто услышал Господь мои молитвы, - сказал Тимофей. - Наш Воронко уже еле ноги таскает. Федька, лови, привязывай к задку. Не бойсь, хозяин не сыщется.
Федька пошел к лошади, шаря одновременно на себе под балахоном. И добыл кусок хлеба, и протянул его на ладони.
Лошадь взяла хлеб и попыталась ухватить край рукава.
– А вот этого, матушка, не надо. Хотя вас, скотов, Господь от чумы и милует, а все же поберегись, - с тем Федька взял лошадь за недоуздок и повел к телеге.
– Вот бы уцелеть, - сказал Тимофей. - Бросил бы Москву к чертовой бабушке, поехал бы жить в Тверь. Жену бы отыскал, туда привез, ребятишек, новых бы завели. А ты, Федя?
– Так тебя и пустили в Тверь. Уцелеем - прямая дорога нам в Сибирь. Да еще рожу клеймами изуродуют.
Оба они были тверские - потому, когда завербовались в мортусы, и держались вместе.
– А могли бы и простить, - деловито рассудил Тимофей. - Разве мы своей вины этим вот трудом не искупили?
– Вспомнить про нас побрезгают, не то что простить, - отрубил Федька. - Как были мы до чумы каторжные, так и после нее останемся. Хоть пока чума, с чистыми рожами походим.
Всем троим полагалось бы уже носить на лбу и на щеках клеймо, разбитое на буквы слово «ВОР», две буковки на щеках, одна - на лбу, но чума помешала свершиться правосудию.
– Да-а… - согласился Тимофей. - Одна из дворян добрая душа нашлась - не побрезговала… кулачком к твоей харе приложиться…
– Кому рассказать, что преображенец мортусу морду начистил - не поверят! Хоть побожись! - воскликнул Демка.
– Ну, значит, и среди этого вражьего племени совсем бесшабашные попадаются, - без обиды на подначки отвечал Федька. - Вроде того талыгая. Поехали, братцы, солнце уже высоко, а у нас только четыре голубчика на фуре.
– Вы поглядывайте, нет ли где хлева с сеновалом, - сказал сотоварищам Тимофей. - Уж коли разжились скотинкой, так ее бы покормить не мешало.
Федька покидал на «голубчиков» рогожи и сел на облучок.
– Вон тот домишко мне не нравится, - сказал он. - Он мне и третьего дня не нравился.
– Крестом не помечен, - возразил Демка.
– Мало ли что не помечен. Есть такие смуряки охловатые, что больных прячут, не выдают.
– А поди знай, не умнее ли больного спрятать, - задумчиво сказал Тимофей. - Сказывали, в бараках не больно глядят, жив человек или помер. Впал в беспамятство - выходит, не жилец, и тут же его хоронить тащат.
– Когда в беспамятстве, и точно покойника от живого отличить трудно, - согласился Демка. - А я знаю, кто тебе такое сказал. Это ты, когда бараки отбивали, наслушался. Потому народ и поднялся, что врачам-немцам веры нет - живьем-де в землю зарывают.
– Вот за бараки нас уж точно должны были бы простить, - заявил Тимофей. - Мы ведь их от фабричных защищали, не дали врачей загубить.
– Эх… - только и ответил на это Федька. - И фабричных жалко…
– И докторов жалко… - в тон ему добавил Демка.
– Докторов государыня кормит-поит, а фабричным уж пришло с голоду помирать, - возразил Федька. - Как заводы закрыли. На кирпичных сколько народу-то!
– То-то ты их жалеть вздумал…
– А ты, что ль, не пожалел?
– Ладно, будет, - пресек ленивый спор Тимофей, как старший на фуре. - Фабричные о себе позаботятся. В выморочных домах много чего остается - и мука, и крупы. В подвалах - соленья всякие, опять же - огороды, морковка, репа… Коли не слоняться по городу с кольями, а тихонько по огородам шарить - и то продержаться можно. Черт ли их гнал бараки крушить…
Подозрительный домишко оказался просто-напросто заперт - видать, хозяева успели вовремя удрать из Москвы. В соседнем нашли помирающего деда. Дед хрипел - просил воды.
Для такой надобности у мортусов лежали на фуре обгорелые палки и имелся деревянный ковш. Его привязали к палке, добыли в колодце воды и сунули в окно.
– Подождать, что ли? - преспокойно спросил Демка.
– Он еще в себе. Вот как впадет в беспамятство - значит, уже одной ногой в могиле, - возразил Тимофей.
– А помнишь ту тетку в Сыромятнической? До последней минуты в себе была. Раз на раз не приходится, - сказал Демка.
Решили обследовать близлежащие дома - и там обрели довольно «голубчиков», чтобы, забыв про обреченного деда, нагрузить их на фуру и везти на кладбище.
Чумные кладбища были при тех же монастырях, где чумные больницы и бараки - при Донском, Симоновском и Даниловском. Ближе прочих был Симоновский - и то ехать да ехать.
Мортусы и поехали. Дорога доставляла удовольствие - с утра было прохладно, однако день разгулялся, оказался солнечным, хотя и ветреным. Не все деревья разом принялись желтеть и терять листву, иные так и стояли зелеными. И коли поглядеть на такое дерево и на небо, то можно было даже вообразить, что лето длится, а зимы не будет вовсе.
Впрочем, для этого мортусам не требовалось большого воображения - они знали, что вряд ли доживут до зимы.
Избавившись от «голубчиков», они получили приказание ехать к некому дому на Маросейке, про который стало известно: там люди, не намалевав на воротак красного креста, прятались со своими больными до последнего, пока все не перемерли, и только неразумное малое дитя, выбравшись, рассказало про беду.
Приехали - оказалось, что то же приказание до них получила иная фура, дом стоял пуст, ворота нараспашку.
Тогда вспомнили, что не грех бы и перекусить.
Кормежка у них была налажена там же, где жили - а жили в нарочно для того кое-как построенных домах, без печей, одни стены и крыша. Очевидно, строитель полагал, что до зимы чума сама собой сгинет, и немногих уцелевших мортусов можно будет возвращать в тюрьмы.
Они избегали ездить главными московскими улицами, однако на сей раз предпочли прямую дорогу - через Варварскую площадь. За Варварскими воротами следовало сворачивать направо.
И площадь, и пространство у ворот были пустынны, коли не считать неизбежных нищих.