Такой вот спервоначалу выдался денек не лучше и не хуже иных. Он и завершиться был бы должен примерно так же - Архаров, привезя мундир, пообедал бы щами и кашей, занялся бы служебными делами, и Бредихин-второй, вернувшись от свахи, пошел бы советоваться о женитьбе с сослуживцами, и красавец Артамон Медведев, спросонья все еще счастливый, присоединился бы к беседе, и притащившийся на извозчике Матвей остался бы в полку до вечера, и Левушка рано или поздно примчался бы взбудораженный, докладывая всем и всякому, каких прелестниц повстречал в высшем свете…
Как бы не так!
Приехал Алехан и сообщил офицерам новость. В чумной Москве бунт, чернь штурмовала Кремль и добуянилась до того, что в Донском монастыре вытащила из церкви и растерзала митрополита Амвросия. Государыня, получив депешу, не в себе - особенно ее изумило, что в такие дни московский генерал-губернатор Салтыков просто-напросто сбежал из города. Алехан был в сквернейшем состоянии духа, изматерил все окрестности, каждую тварь особо, а потом сообщил подчиненным новость, которую сперва даже толком не поняли:
– Наш молодец сам вызвался Москву усмирять, так и растак его всей ярмаркой под гудок и волынку! Вот - собирает себе армию, генерал очумелый! Берет с собой от каждого гвардейского полка по бригаде. Братцы, простите - отстоять вас не смог, так и государыня решила.
Преображенцы покивали молча - чего не сказал Алехан, они и сами сообразили, не маленькие.
Граф Григорий Григорьевич Орлов при особе государыни держался уж на волоске. Многие дивились - как это умница Екатерина Алексеевна его до сих пор не сблагостила в отставку, потому что похождения фаворита, в том числе и амурные, были известны всему Санкт-Петербургу. Втихомолку поражались долготерпению ее величества и поговаривали, что в государственных делах от графа толку ни на грош, а тем лишь и знаменит, что при царице вроде невенчанного супруга. Братья, Алехан и Федор, оказались куда умнее и, взлетев после шелковой революции так, что выше некуда, нашли, чем на этой высоте заняться. Старший же Орлов так и остался сообразительным, но непутевым Гришкой…
И уж совсем было собралась государыня отстранять его - не вмиг, понемногу! - но тут случился в Москве чумной бунт. Кто-то должен был этим делом заняться. Орлов вызвался сам, полагая, что чума к нему, здоровенному молодцу, не прицепится, а вернувшись победителем в столицу, он и благосклонность Екатерины Алексеевны себе вернет. Была и подспудная мыслишка - что как государыня испугается, в Москву волонтера не пустит, а вновь припадет к его широкой груди?
Но она хорошо понимала: негоже мужчину оставлять без дела. До сих пор все занятия, кои она для него изобретала, пользы не приносили, и должен же был настать день, когда любезный Гришенька болезненно осознает свое бездействие!
Так что тут же был подписан указ об учреждении комиссии по борьбе с чумным поветрием и о том, чтобы ее возглавлять сенатору Волкову. Сенатору было велено разом с Орловым отправляться в Москву и взять с собой поболее докторов. Орлов мужчина горячий, как раз дров наломает, а Волков будет его удерживать… коли получится…
Высказавшись в полную силу, Алехан показал список офицеров, которые командируются в чумную Москву.
Архаров увидел свою фамилию и поглядел на командира вопросительно. Вроде и не след отказываться от такого поручения, однако ж казалось ему, что Орловы ему покровительствуют, и на тебе…
– Вас, Архаровых, в полку два брата, пусть младший остается в Петербурге, - отвечал на взгляд Алехан. - И Григорий сам сказал тебе ехать. Ты у него на примете. Возглавишь бригаду Преображенского полка.
– Пусть так, - удрученно сказал Архаров и отошел от офицерского кружка.
Мало кому охота в двадцать девять лет помирать в чумном бараке.
Однако «Григорий» - «бодрствующий». То есть - бдит на страже, охраняя тех и то, к чему привязан душой. Что-то он имел в виду, особо сказав об этом назначении. А что - выяснится позднее.
Алехан уехал, и тут же в полку произошло разделение - на тех, кто оставался в столице, и тех, кого посылали воевать с чумой.
Остающиеся пытались как-то высказать сочувствие, но достаточно неуклюже. Отъезжающие вдруг явили по отношению к ним такое явное недоброжелательство, что вскоре остались одни.
– Вот те, бабушка, и Юрьев день, - сказал расстроенный Бредихин.
– Ничего, не трусь, ты себе и в Москве купчиху сыщешь, - ободрил его Медведев. - Там бабы мягкие, сочные, и на гвардейский мундир кидаются, задрав подол!
– Утешил… - буркнул Архаров. - Все бабы оттуда, поди, разбежались. Пойти собраться…
Офицеры заспорили - сколько и какого добра с собой везти. Сентябрь был прохладнее, чем обычно, однако до зимы далеко. Насколько затянется экспедиция - никто не ведал. Опять же, провиант и выпивка. Позволят ли гвардейцам снарядить толковый обоз, со всем необходимым, или для скорости марша ограничат их в багаже?
Они строили планы и пререкались, когда к плацу подкатила щегольская карета, дверца ее отворилась, и оттуда показалась нога в белом чулке, длины неимоверной. Следом же - другая, а за ней - и задние полы красивого серо-голубого кафтана, слева задранные шпагой.
Левушка выбирался из кареты комичным образом - нижней частью был уже на плацу, верхняя же никак не могла расстаться с уютным шелковым мирком, в котором явно царила незримая прелестница. Наконец, очевидно, комплименты были досказаны и ручки доцелованы, Левушка окончательно покинул карету, и она укатила прочь.
– Откуда это ты, Тучков? - спросил, подходя, Медведев, но Левушка отвечал не вдруг, как если бы не слышал вопроса. Его круглая мальчишеская мордочка была озарена блаженной улыбкой. И, коли присмотреться, была измазана румянами - очевидно, в карете Тучков не только дамские ручки целовал.
– Очнись, Тучков, - сказал, подходя, Архаров. - Ты где все утро пропадал?