Лес Хану немного знал – время от времени Арамьер отправлял его искать растения, магические или лекарственные, поэтому он помнил местность возле дома, дороги, и опушку. Но это было прежде, когда округа еще не заросла молодыми деревьями и вездесущим шиповником. Сейчас даже отойти на несколько шагов от крыльца казалось слишком опасным.
– Не смогу, – неохотно признался он. – Лучше уж прежней дорогой, чем заблудиться.
– А если встретим погоню?
– Попробуем спрятаться. Их же больше, они громче будут.
Не то чтобы Хану рассчитывал и правда успеть скрыться от преследователей, едва их услышав. Но шансы спрятаться или сбежать от погони, пусть и небольшие, у них были. А вот сгинут в чаще они почти наверняка, если заблудятся. Выбор, что и говорить, предстоял нерадостный. Хану впился зубами в соленую мякоть, стараясь не думать об этом – хотя бы сейчас.
– Надеюсь, ты прав, – произнесла Эскер. – Во всяком случае, ты ведь уже два раза смог справиться со стражей, почему бы не суметь и в третий?
Хану замер. Оторвавшись от экзекуции несчастной рыбешки, он поднял глаза на девушку. Она улыбалась – не очень весело, но, похоже, искренне. И, наверное, правда так думала. Он едва не умер в первый раз и чудом успел придумать, что делать, во второй, но если принцесса и понимала это – то мельком, не отдавая себе отчета, и была уверенна, что в следующий раз все выйдет еще легче. Раз так, то и переубеждать ее не стоило.
– М-может быть, – хрипло согласился он.
Девушка ободряюще улыбнулась ему. Хану сглотнул. Все было бы куда понятнее, попытайся она, как остальные, выпросить у него магический артефакт или какую-нибудь услугу. Подавшись вперед, она дотронулась до тонкого ветвистого шрама у него на плече.
– Такой странный. Откуда он?
Хану перевел взгляд вниз, на ее пальцы. Они по-прежнему были мягкими и ухоженными, правда, под ногтями за время бегства уже успела скопиться грязь.
– Арамьер молнией запустил, – буркнул он. – За то, что я порошок из малахитовых пауков просыпал.
– Он так делал? Это ведь ужасно!
– Ну… – неохотно протянул Хану, – малахитовые пауки очень редкие.
– Я никогда о таких не слышала.
– Они живут в шахтах с самоцветами, – с воодушевлением начал он. Показать свои познания в магии было приятнее, чем пытаться оправдать себя и учителя. – Не обязательно с малахитом, но там они встречаются чаще всего. Жрут падаль. Их и приманивать надо на мертвечину. Мастер рассказывал, как на неделю оставил в старой шахте тушу свиньи, возвращается – а там этих пауков не меньше полусотни. Правда, как его заметили, сразу стали разбегаться… Их и ловить надо осторожно, в толстых варежках, а то они ядовитые.
– Зачем вообще они нужны?
– Наркотик, – коротко пояснил он. – Очень дорогой, в Зельгаре за него золотом платят. Он и готовится сложно. Сначала этот порошок надо на медленном огне варить неделю и часто помешивать, потом еще заклинанием эффект закрепляют…
– Все равно, нельзя же из-за этого порошка поджигать ученика.
Хану снова отвел глаза. По стеклу тихо и сонно барабанил мелкий дождь, ветра снаружи уже не было слышно. Со стороны печи по кухне быстро растекалось тепло. В голове привычно всплывали аргументы в защиту Арамьера – о том, что ученику надо было привить дисциплину, и что теперь он научился уворачиваться, только вот продолжать оправдывать чародея не очень-то и хотелось. Как и признавать, что эти семь лет Хану зря позволял так с собой обращаться.
– У тебя все шрамы от него? – с сочувствием спросила принцесса.
– Нет. Большинство по-глупости, – пробормотал он хмуро. Немного подумав, он добавил: – Как из леса выйдем, хочу в одну деревню зайти, там мои родители живут. Им бы тоже не помешали амулеты.
– У тебя есть семья?
– С чего бы ей не быть?
Эскер смущенно улыбнулась. Взяв в руки кружку, Хану сделал несколько глотков воды.
– Почему-то я думала, что ты сирота, и Арамьер тебя приютил, – призналась она. – Иначе зачем ты его терпел?
Он поперхнулся от неожиданности.
– Чтобы стать чародеем, – выдавил он, когда откашлялся. – Не репу же всю жизнь выращивать. А семья есть, – поторопился он перевести тему. – Мать, отец, две сестры младших и три старших брата. Были еще четверо, но они еще в детстве умерли.
Девушка сочувственно охнула, хотя большого сожаления по поводу умерших Хану не испытывал – одних он даже не успел застать, других толком не помнил.
– А что насчет тебя? – спросил он. – Ты никогда о матери не говорила. Что с ней?
– Она умерла, когда мне было восемь, – отозвалась Эскер. – От тифа. Она была такой правильной, кажется, всегда знала, как нужно поступить по-справедливости. Или мне так казалось… Но слуги ее очень любили. Я тоже, конечно. Еще она все время заставляла меня учиться танцам, и музыке… Как я это ненавидела! А незадолго до ее смерти я уговорила отца начать учить меня фехтованию, и она так злилась…