Чумные пятна
Фон Шаутенбах
Ленинград был русскими оставлен. Оставлен ещё в сорок первом, когда доблестные войска фюрера рвались на Москву и Сталин перебрасывал туда все резервы, в надежде, что ему удастся удержать столицу. И правда, до января сорок второго ему это ещё удавалось, потом столица русских раз восемь переходила из рук в руки, пока в октябре сорок четвёртого в Ленинграде не началась чума. Это была отнюдь не та болезнь, что выкашивала в средние века по пол-Европы. У неё были иные симптомы, другие признаки, но в народе её прозвали "чумой" и с этим именем, она, наверное, и останется в памяти потомков. Чума и зима способствовали дикарям, у которых то ли иммунитет был лучше, то ли что иное. К началу чумы русские разбили японцев, и все дальневосточные дивизии, подпитанные миллионами китайцев отправились по КВЖД на запад. И это было только начало конца. Потому что концом было жаркое лето сорок пятого. Жара сделала чуму врагом номер один. А дивизия Генриха фон Шаутенбаха в составе шестнадцатой армии как застряла в сорок втором во второй столице Московии, так там и осталась. Волховский фронт русских обогнул с юга их позиции, вышел к Балтийскому морю и оставил войска группы "Север" в котле, полных радужных надежд на то, что Германия их не забудет.
Свежи, как говорят русские, предания! Это Иваны не бросали своих, а фюрер... У фюрера могли быть и другие планы. Впрочем, уже не первый месяц мысль о том, "что сегодня на обед" волновала подчинённых Генриха куда сильнее, нежели неосуществимые мечты о какой-либо помощи. Тем более - об уничтожении противников. А противник был в этом городе на каждом углу. Он был невидим, но он был. Хотя к приходу фон Лееба русские вывезли из Ленинграда всех жителей, от младенцев до стариков, покоя и безопасности в городе ещё не намечалось. Русские ушли в своё так называемое "подполье". Днём солдаты уходили на посты и не возвращались, а ночью над городом, словно искорки пламени, появлялись кумачовые стяги. И их приходилось снимать именно его подчинённым, неся, так называемые "небоевые" потери. Ведь под флагами или на подступах к ним русские закладывали свои дьявольские мины. Впрочем, не всегда. Отнюдь не всегда. Если б в городе ещё существовало местное население, кого-нибудь можно было бы за это взять в заложники, как делали это ранее в занюханой Европе.. Но тут приходилось лишь скрипеть зубами. Пока были зубы.
Иногда русские попадались. Но они почему-то предпочитали плену смерть. Иваны вообще были странными. Впрочем, вчера Лемке всё же сумел поймать диверсанта, и не только поймать, но и доставить его в расположение живым и почти невредимым. Наверное, кроме Лемке из их батальона подобного не сделал бы никто. Русского попросту бы изничтожили "при попытке к бегству", настолько его ребята ненавидели врага. Ненавидели все, кроме него и Лемке. Лемке являлся слишком тупым для того, чтоб испытывать такие сильные чувства, как ненависть. А он, Генрих фон Шаутенбах, русских уважал. Уважал, как достойных противников. Было в них что-то такое, чего не было ни в союзниках-румынах, ни в черномазых итальяшках. Такое, чего не было даже в чопорных англичанах, которые до сих пор отсиживались на своём острове, лишь обещая второй фронт в войне против коммунистов.
-- Лемке! Где этот Иван? Я хочу его допросить!
Генрих вышел из-за стола и прошёлся по комнате, разминая затёкшие конечности. Июльское солнце нещадно жарило пустые ленинградские улицы, из окна с видом на Невский был виден одиночный патруль, бредущий по противоположной стороне. Коренастый сержант драл глотку, подгоняя личный состав, и Генрих поморщился от его неприятного трескучего голоса. Ещё пять минут и надо будет пить кофе, чтоб хоть как-то успокоить давление. В верхнем ящичке буфета в столовой у него ещё оставалось полкоробки с прошлого месяца, когда Лемке нашёл напиток богов в одной из множества покинутых квартир. Ушедшие русские оставили в пустом городе всё, включая кофе и детские пелёнки. Чёртовы русские.
Послышался шум шагов, и в обшарпанную дверь втолкнули высокого мужчину со связанными за спиной руками.
-- Пленного привёл, господин майор, - совсем не по уставу доложил Лемке. За такое его, конечно, следовало выдрать, но сейчас Генрих лишь поморщился. Лучшего денщика ещё стоило поискать. Если бы не мордатый баварец, было бы у него кофе? Да был бы он сам в живых?
-- Ладно, стой тут, - Генрих обернулся и посмотрел на пленника. Перед ним стоял, ссутулясь, уже немолодой человек, по виду его ровесник. Седеющая, когда-то чёрная голова последнего была до безобразия искажена наростами и бородавками. Волдыри виднелись и шее. Скорее всего, они были у пленного по всему телу. За последний месяц Генрих успел насмотреться на поражённых чумой, как на живых, так и на трупы. Главное - не прикасаться к больному. Тогда можно было остаться в живых. Бубоны лопались на второй-третий день. На четвёртый-пятый гноем из них выходила вся жидкость. За неделю человек угасал. Своих заражённых пристреливали на месте, а потом штрафная команда сбрасывала трупы в Неву. Врагов...
-- Лемке, какого дьявола ты привёл ко мне зачумлённого? Что, не видел его язв?
-- Так это, вчера их не было...- вытянулся Лемке, выпячивая свои бледно-голубые буркалы. Вот уж истиный ариец. Высоченный, блондинистый, с силищей медведя. Вот только туп, как пробка. Непроходимо туп. Даже чума у пленного не смутила деревенщину. Припёр к нему в кабинет и не предупредил. Ну что с таким делать прикажете?
По-немецки русский, конечно же, не понимал. К этому надо было давно привыкнуть. Иваны тупы, как Лемке. Благо, что, за годы войны майор многое повидал и худо-бедно научился владеть их недоязыком. Это ж надо наворотить столько падежей! А глагольные формы... Жуть и тарабарщина! До стройности языка Шиллера и Гёте, как индюку до кардинала.
-- Эй, Иван, кофе хочешь? - простой вопрос, надо же как-то начинать разговор.
-- Не откажусь, если хорошо предложат, - пленный криво усмехнулся и повёл плечами, демонстрируя, что руки у него до сих пор связаны за спиной.
Вот и пойми этих русских. Согласился тот или нет? Непереводимая же игра слов. Ладно, будем считать реплику положительной прелюдией к началу долгого разговора.
-- Лемке, развяжи его и - кофе нам.
-- Кофе, так кофе, - пожал плечами денщик и, поправив ремень на выпирающем животе, своими мужицкими ручищами принялся развязывать верёвку на покрытых бубонами конечностях русского. Ни тебе брезгливости, ни страха.