Священник замолчал. Филипп утвердительно кивнул и принялся зашивать труп. Мартин, видя, что алхимик вновь склонился над телом, укоризненно и со злостью на него посмотрел. Лекарь заметил взгляд и пояснил:
— Он уже рассказал нам все, что мог рассказать. Тело нужно похоронить по-человечески. Никому дома не нужен озлобленный неупокоенный дух могильщика.
Взгляд священника стал мягче. Через несколько минут он поднялся со стула и откланялся.
— Меня ждут дела. — Проговорил Мартин и покинул дом.
Ванесса уже вымыла все инструменты сначала водой, затем водкой. Филипп зашил грудину, вставил на место кусок черепа и зашил надрезанный кусок кожи. Теперь только швы на теле покойника напоминали о проведенном вскрытии. Наконец тело оказалось завернуто в белую простыню. Через полчаса за ним пришли матросы и еще один человек из местных. Нового могильщика назначили на удивление быстро. Впрочем, подобная прыть объяснима. Кому-то нужно хоронить покойников.
— Ванесса, — обратился Филипп к девушке сразу после того, как похоронная процессия вышла за дверь, — я хотел сказать вам одну деталь насчет болезни… Насчет смерти вашего отца.
— О смерти отца? Зачем?
— Я подумал, что от этого вам будет немного легче.
— Говорите. Только быстро, прошу вас.
— Ваш отец умер не только от кровоизлияния в гортани. Инсульт… Мог наступить раньше. И наступил. А люди, у которых поврежден мозг, мало что чувствуют и осознают… Конечно, он не все ощущал и понимал, но я думаю, что вас он видел, а боль не замечал. Так что… Я думаю…
— Филипп.
— Да?
— Пусть это будет наш последний разговор о его смерти. Если только вы не хотите и меня загнать под гробовую доску.
— Нет, конечно, извини. Я понимаю…
— Сомневаюсь, — перебила она, — очень сомневаюсь в том, что вы понимаете. Вот я думаю, что вы просто разучились видеть в смерти великое таинство, трагедию, просто смерть, в конце концов. То, что ждет всех нас и что нас пугает. Но не вас. Вы, лекарь, ставите себя вне власти смерти, хоть и видите ее каждый месяц по многу раз. И почти наверняка думаете, что она вас не коснется. Это не мое дело, можете считать себя хоть вечно молодым, хоть вечно живущим, хоть ее повелителем. Но я просто хочу, чтобы вы вспомнили: смерть — это больно. И какие бы слова не были произнесены, они не сделают эту боль меньше, не отменят то, что произошло, не отсрочат судьбу, и уж тем более…
Их взгляды пересеклись. Ванесса осеклась, заметив, как ее учитель смотрит на нее из-за стекол маски. Потрясенно. И, как ей показалось, с гневом. Почему-то ей стало не по себе, а в груди появился холодок.
— Извините… — Пробормотала она, развернулась и быстро ушла в свою комнату.
Филипп еще долго стоял столбом посреди комнаты, не мог сдвинуться с места. Он действительно испытал изумление. Но потом вспомнил склеп под Маракатом. Древний саркофаг, блеск лезвия в свете факела и острую боль в руке. То, что девушка приняла за гнев, не было гневом. Это был ужас. Слова Ванессы действительно напомнили Филиппу о том, что он забыл, что уже успел выбросить за пределы своей жизни. Одно неосторожное слово вернуло к жизни страх. И теперь Филиппа всего трясло от этого страха, колотило, как при нервном срыве. Те слова обернулись эхом ужаса, испытанного им многие годы назад…
Сидя на кровати в своей комнате, плотно прижавшись к стене спиной, Ванесса услышала, как лекарь выходит из дома, как хлопает входная дверь. Он точно в гневе, подумала девушка. И не известно, когда он вернется, когда успокоится и забудет ли эти обидные слова.
— Черт, да зачем я все это сказала? — Шептала Ванесса. — Зачем выплеснула на него все, что чувствовала? Кто меня за язык тянул… Дура, дура, дура!
— Она права. — Шептал себе под нос Филипп. — Она права… Она не знала, что говорит и зачем говорит, но она все равно права…
Ее слова пульсировали у него в голове и отдавались дрожью в теле.
«Слова не исправят то, что уже произошло».
Склеп. Лезвие. Порез.
«Не отсрочат судьбу».
Болезнь…
«Не испугают смерть. Лживые мысли не станут правдой».