Он сел в кровати, огляделся, точно загнанный в угол зверь. Через щели между досками окон пробивался лунный свет. Было тихо, как в гробу, и так же спокойно. Филипп встал с кровати и походил по комнате, пытаясь успокоиться. Ведь было чего бояться. Ощущение было таким, как будто он только что разминулся со смертью. Как будто взошел на эшафот, на него уже надели петлю и выбили у него из-под ног полено, и веревка оборвалась, так и не сломав и не перетянув шею.
А разве нет? Разве не эшафот он видел во сне?
Странно как-то, думал Филипп. Все это очень странно. Эшафот на пристани, ощущение, что его кто-то догоняет, он убегает, и призрачная дорожка, по которой шла Ванесса — все это пока еще оставалось в его памяти, но с каждой секундой стремительно улетучивалось. Через десять минут Филипп напрочь забыл про призрачную дорожку, ощущение пережитой погони превратилось в остаточный страх от ночного кошмара, лишенный даже малой смысловой нагрузки. Образ ужасного эшафота с тысячами казненных мутнел с каждой минутой, норовил исчезнуть, должен был кануть в Лету, но не исчезал. Другие воспоминания о сне удерживали его. Те, о которых Филиппу не хотелось думать.
Алхимик не помнил своего палача, он забыл о нем, только проснувшись. Было другое.
Будто лунатик, Филипп слепо ходил по комнате. Страх почти прошел. Даже ощущение чего-то плохого, что приближалось с каждым часом, исчезло. Нет, не исчезло, преобразовалось. Дополнилось. На смену страху и ощущению, пусть реальному, но все же ощущению, не подкрепленному ничем, кроме интуиции и домыслов, пришло знание. Как будто кто-то вложил их в его голову, пока лекарь спал. Филипп теперь знал, какой длины фитиль в его бочке, и знал, что внутри порох. Он знал, когда все кончится, когда свершится что-то плохое и что-то начнется. Что-то страшное, непоправимое случится через три дня, и эта мысль вызывала страх. Но страх, подкрепленный прочным знанием, а не неведением, глодал лекаря изнутри гораздо меньше. Вместо волнений и метаний в его душе поселилась мрачная обреченность.
Выпив еще один флакон с жидкостью, имевшей запах железа, алхимик сел за обеденный стол и погрузился в себя. Сначала у него не получалось, но с каждой секундой ему это удавалось все больше. Сначала он убеждал себя, что снам нельзя верить, что это глупые предрассудки и вызваны они только дневными кошмарами из мира Яви. Но чем больше он всматривался в себя, тем быстрее рассыпалась в прах его уверенность. За годы жизни с этой мраморной болезнью он выявил определенные закономерности в себе, открыл новые свойства своего тела и научился многому. В частности, любое, даже самое малейшее предчувствие всегда сбывалось. Поэтому в его случае «чувствовать» всегда означало «знать». А сейчас он именно знал, и знание это, как чувство превращалось в знание, было сравни видению будущего. Три последующих дня предстали перед ним внутри него. Он видел распорядок каждого из них, время, отпущенное ему, которое неумолимо сокращалось. Фитиль горел. А после них, после этих трех дней, шел черный провал, столь глубокий, что один раз даже взглянув в него, невозможно было выбраться оттуда. После провала не было ничего. Край мира, край Вселенной, граница для простого смертного, которую он по своей природе не способен переступить. Бездна, готовая пожрать любого, кто в нее канет, вместе с его криком.
Но он ведь не верит в вещие сны. Ведь так?..
Что-то ужасное произойдет через три дня. Что-то, что завершит его, Филиппа, существование в этом мире.
Филипп мотнул головой и задумался. Он больше не пытался погрузиться в себя, он видел достаточно, и не нужно было убеждаться в том, что он чувствовал, знал. Эта призрачная дорожка длиною в три дня, провал, знание, появившееся в его голове после того сна. Все это — как если бы кто-то показал ему его будущее и потом закрепил самое важное в его голове, чтобы тот не забыл все сразу, проснувшись. Но ведь было что-то еще, какие-то слова. Он не помнил голоса, не знал, были ли они вообще произнесены или тоже появились у него в голове, словно по волшебству. «Ты не болен, ты проклят» — говорили эти слова.
— Бред. — Произнес лекарь в темной комнате.
Он задумался. Уже не о своем сне, а о том, что было более чем два десятилетия назад. Гораздо раньше, чем два десятилетия назад. Ведь все началось еще тогда, верно? Все началось после тех катакомб, того склепа. И болезнь, и дар предвидения…
«Так, значит, теперь это называется?» — Зло спросил себя алхимик, но понял, что кривит перед душой самим собой. Он ведь всегда знал настроение людей, их намерения, слова, которые крутятся у них на языке, их мысли. Всегда видел людей, животных и места насквозь. Неужели теперь он увидел свое будущее вместо чужих мыслей и переживаний? И какая болезнь способна на такое?