— Есть изменения в самочувствии?
Смысл вопроса не сразу дошел до капитана, тот слегка растерялся, но все же ответил:
— Есть. Мне хуже.
— Новые симптомы?
— Нет. Старые только ухудшаются.
Филипп задал еще несколько вопросов, капитан дал ответ на все. Лекарь молча проверил глаза капитана и температуру. Жар все никак не спадал, тоненькие сосуды на белках лопнули. Лопнувшие сосуды были темно-красными, почти черными, глаза слезились, у их уголках скопился гной. Филипп молча покачал головой и направился обратно к столу, забрав с собой лампадку. В этот момент Солт подумал, что сейчас самое время сказать лекарю те важные слова, которые он так старался не забыть. Но когда он открыл рот, чтобы начать говорить, то обнаружил, что с губ не слетает ни звука. Слетать нечему, он снова все забыл. Теперь, когда самые простые мысли требовали высочайшей концентрации, даже самые простые вопросы могли выбить его из колеи. Что и произошло только что.
Капитан устало вздохнул. Ничего, он уже даже успел привыкнуть к таким поворотам собственного разума. Он уже несколько раз вспоминал и забывал эту мысль, вспомнит и еще раз.
Снова раздался шелест пергамента. Солт повернулся на звук, к столу. Огонек лампадки по-прежнему освещал большую часть каюты. В этом неярком свете было видно, как Филипп, склонившись над столом, записывал что-то на листе пергамента.
Еще несколько секунд капитан смотрел на лекаря, и вдруг осознал, насколько необычно то, что делает Филипп. Стоило Солту удивиться, как необыкновенно важная мысль ушла от него, точно кисель, стекла в лабиринт извилин, туда, откуда ее уже нельзя было бы вытащить, если бы болезнь затронула его разум чуть сильнее. Капитан на время забыл о самом существовании этой мысли, его полностью поглотил вопрос, почему и что пишет лекарь.
Перо и пергамент в каюте были столь же необычным явлением, сколь летающий налим в небе. Но дело было даже не в этом. Сразу после того, как проверил пациента, садится за пергамент, пишет в корабельной каюте при свете жалкой лампадки, при постоянной качке, не снимая маски и перчаток, и все это стоя, это же уму непостижимо! Ученые всегда трепетно относятся к своим трудам, и работа в подобных условиях — оскорбление для великого человека. Внезапно бывший адмирал вспомнил: Филипп делал так каждый день.
— Филипп… Могу я узнать, что вы пишите?
Солт удивился своему голосу, совершенно непохожему на его прежний. Впрочем, он не мог вспомнить и своего прежнего голоса, мог только удивляться его необычности.
— Историю болезни. — Ответил лекарь, не поднимая головы. — Вы умудрились подхватить новый, никому не известный недуг. Выделить его среди прочих, описав симптомы и характер протекания болезни — мой врачебный долг.
Еще что-то сильно удивило капитана. Но что? Он поймал себя на мысли, что не помнит, кто такой Филипп. Нет, он помнит, что Филипп — придворный врач, его бывший друг. Но чем он занимается? Он алхимик. Или лекарь? Или ученый? Капитан был уверен во всем сразу и ни в чем из этого одновременно.
— Я, кажется, брежу… — В этот момент лекарь поднял на него взгляд. Увидев легкую улыбку на лице у капитана, он вернулся обратно к пергаменту и чернилам. — Но я уже перестал понимать, кто вы.
— Вижу, болезнь окончательно вас запутала. Я бы посоветовал вам поспать и набраться сил.
— Ответьте на мой вопрос. Вы лекарь, но готовите свои лекарства на алхимической машине. Теперь ведете записи, как ученый.
Алхимик на мгновение перестал писать и постукал кончиком пера по поверхности стола. Вопросы капитана на секунду сбили его с мысли, и нужное слово никак не приходило на ум снова. Лекарь оставил попытки и повернулся к Солту.
— Капитан, странно, что вы задались этим вопросом через тридцать лет после нашего с вами знакомства.
— Тогда я принимал это как должное. Теперь я только удивляюсь.
— Что ж, лучше поздно, чем никогда. — Сказал лекарь и тут же вернулся к пергаменту, записав одно-единственное слово. То самое, которое чуть не забыл. — На самом деле, удивляться нечему. — Филипп снова сделал паузу и обмакнул перо в остатки чернил. — Я лекарь, но для того, чтобы эффективно лечить больных, а не кормить их обещаниями, как это делает Церковь, мне приходится совмещать дело лекаря с алхимией, и время от времени систематизировать добытые знания. И для себя, и для других.
Некоторое время оба молчали, и слышался только скрип пера о пергамент. Мысли Солта разбегались и собирались как попало, но теперь они собирались чаще и так, как надо. Видимо, длительные упражнения и попытки размышлений пошли ему на пользу, настроили голову на рабочий лад. Наверное, отсюда такая головная боль…