Филиппу на мгновение показалось, что победит злоба и взаимная неприязнь.
— Ладно. — Священник, казалось, выплюнул это слово, как кусок застывшего на морозе дегтя. Это короткое слово доставило Филиппу огромное облегчение. — Будет вам жилье.
Лекарь решил, что ему не хочется гадать о причине единственно разумного решения, которое бывший епископ все-таки принял.
— Рад, что мы наконец-то договорились. — Подытожил Филипп. Как оказалось, преждевременно. — Мне нужен дом с двумя комнатами, одна из которых пригодная для того, чтобы жить в ней.
— Есть один дом. С тремя комнатами.
— Отлично. Где?
— В лесу. Это был дом лесоруба. До того, как он убил всю свою семью, жену и бросился в море с камнем на шее. Там никто уже несколько лет не живет, кроме привидений.
Филипп промолчал. Такие случаи в городах вызывают куда меньше шума, в то время как в деревнях и селах они еще несколько лет будоражат людей. У него была мысль, что священник подложит ему свинью, но дом в лесу, на большом отдалении от поселения, да еще с такой репутацией — это было выше всех похвал. Несмотря на то, что Филипп привык жить отдельно от других людей и сказки типа вампиров, призраков и оборотней давно перестали быть для него чем-то иным, кроме местного фольклора, его не слишком прельщала возможность пожить в доме убийцы, пожалуй, единственного реального монстра. Но с другой стороны — три комнаты. Будет, где развернуться. Да и любопытные не будут шастать под окнами.
— Ко мне больше не приходите. — Сказал Мартин злым категоричным тоном. — А к дому вас кто угодно отведет. К нему дорогу даже малые дети знают.
— Да, я забыл вам сказать…
Мартин посмотрел на него так, что Филиппу померещился запах паленой кожи. И вовсе не потому, что взгляд обладал могучей силой и разил наповал, точно копьем, своей испепеляющей ненавистью. Просто Филиппу доводилось видеть, как сжигают на кострах «еретиков» и «ведьм». Иногда демонстративно, без всяких весомых обвинений, исключительно для народа, в нравоучительных и развлекательных целях. Взгляд Мартина был настолько нехорошим и злобным, что вернул к жизни те моменты. Заставил вспомнить беснующуюся перед кострами толпу. Огонь, медленно ползущий по высоким кострам к ногам приговоренных. Дикие крики сжигаемых заживо. Запах паленой плоти.
Кто знает, может быть, все закончилось бы совсем по-другому, если бы тогда Филипп поддался порыву ярости и всадил бы мизерикорд в грудь клирику. Но лекарь не поддался. Даже не шелохнулся. Сдержал себя, сдержал смертельную обиду за гибель родных и друзей во время бунта, сдержал гнев, подавил чувство мести. Удержал себя от поступка, который иногда снился ему в кошмарах, но не пугал, наоборот, привлекал. Филипп сдержался, решив для себя, что все давно прошло. Те времена взаимной ненависти, лившейся ручьями крови, времена страшного голода, от которого умерла Лиана, первая ученица Филиппа, времена нескончаемых эпидемий, бесконечных войн и пожаров прошли, прошли вместе с ними и люди, рожденные в тот век. Он сдержал себя, потому что в тот момент вместе с яростью от воспоминаний в Филиппе проснулась какая-то жалость к священнику. Ему думалось, что один жалкий и старый человек, оставшийся от тех страшных времен, уже не враг. Что этот клирик, бывший епископ земли Риветской, изгнан своими же собратьями и новой властью отовсюду под страхом смерти, думал, что ему и так осталось недолго жить на этом свете. А остаток этой жизни он проведет на краю света в одиночестве, в своей келье, замкнувшись в своих убеждениях и все отчетливее впадая в старческий маразм. И Филипп позволил состраданию внутри себя перебороть обиду, ярость, горечь, жажду справедливости, жажду мести и крови преступника. Решил, что будет лучше и благороднее пожалеть старика и дать ему дожить в тишине и покое свой век.