Филипп решил перестать гадать и бегло оглядел все болевшие места, которых было немало. Только теперь, лишившись обязательной работы и лекарских хлопот, он заметил свое недомогание. Слегка кружилась голова, его тошнило, была налицо легкая дезориентация. А еще головная боль, которую Филипп заметил с самого начала, но не обратил на нее внимания: сейчас у него на теле не было такого места, которое бы не болело. Лекарь представлял собой один большой синяк и чувствовал себя так, как будто гигант постучал по нему молотком.
Его опасения подтвердились, когда он снял маску и начал снимать подшлемник. На затылке как будто загорелся живой уголь, и не просто загорелся, впился в череп таким же, как он, живым сверлом. Лекарь стиснул зубы и запустил пальцы под подшлемник. Сразу же он почувствовал тепло и влагу, через секунду нащупал большую липкую кровяную корку, которая приклеила к ране его одежду на голове. Позже раздался тихий мокрый треск, зубы лекаря сжались сильнее, заскрежетали, перемалывая едва сдерживаемые ругательства, по легким во время выдоха прошлась дрожащая волна беззвучного стона боли. Когда подшлемник отделился от раны, Филиппу больше всего захотелось подняться на палубу и швырнуть его в море, или найти в трюме молоток потяжелее и как следует размягчить дрянную кожу. Порвать, перегрызть зубами, перемешать обрывки с жижей из отхожего места и слить в самую глубокую выгребную яму Вселенной. Лекарь сдержал себя и от ругательств, только небрежно кинул на сундук красный от крови, скомканный и помятый со злости кусок кожи. В ведре с пресной водой он отмыл голову от засохшей крови, промыл и ощупал рану. В холодной воде боль не была такой сильной, края раны онемели и не взрывались болью от прикосновения. Кожа вместе с плотью порвалась в одном месте и сжалась в другом, при этом ее что-то сильно вдавило в череп. Удар тупым предметом с длинной прямоугольной гранью, подумал алхимик. Даже сейчас под пальцами ощущалась прямая бороздка из вдавленной плоти. Значит, все-таки сундук, и не по касательной, а по прямой траектории. Точно в затылок.
- Ладно, хоть не убило. - С мрачной, вымученной усмешкой пробормотал он самому себе. Некогда серым, теперь бледно-розовым от крови полотенцем он сушил и приводил в порядок волосы вокруг раны. - И на том спасибо.
Филипп не чувствовал себя благодарным кому-либо. Совсем. Еще больше возросло его недовольство, когда в стремлении что-то сделать со своей раной лекарь полез за инструментами.
Сюрприз ожидал его в суме в виде кривых заржавевших игл. Что-то прошлось и по его суме, туда каким-то образом попала и морская вода, о чем свидетельствовала соль внутри. Еще несколько таких ценных предметов, как шприц и скальпели оказались безвозвратно утеряны, и лекарь утешал себя только тем, что в саквояже, который лежал в сундуке, осталось несколько шприцов и скальпелей. Но игл не было, и нечем было зашивать рану. Филиппу пришлось сдвинуть порванный кусок кожи ближе к месту разрыва и ограничиться соляной повязкой на случай, если рана вздумает загноиться. Хорошо, что в море нет проблем с соленой водой для повязок, подумал он, остается только слегка развести пресной водой для достижения нужной концентрации. А чтобы рана быстро зажила, быстрее, чем у обычных людей, можно поспать. Хорошо, очень хорошо поспать. Тогда, если спать достаточно глубоко и хорошо, в месте, где никто не потревожит, если направить все силы тела исключительно на заживление раны, то через тройку дней можно будет не волноваться по поводу швов.
Впервые Филипп пожалел, что у него нет привязанности к сон-траве. После того, как он закончил с раной на голове, головокружение и боль усилились. Хотелось прогнать боль, снять нервное напряжение после пережитого двухнедельного кошмара, наконец, просто уснуть без риска изгадить кровать содержимым желудка. Сон-трава наверняка имелась у кого-то из матросов, но выпрашивать наркотик у моряков, пусть и не запрещенный законом, Филиппу не хотелось.
Немного подумав, алхимик приблизился к сундуку, отпер его ключом и заглянул в саквояж. Там в довольно крупной шкатулке в ровных рядах ниш были расставлены одинаковые бутылочки прозрачного стекла с пробковыми затычками. Еще немного поколебавшись, Филипп вытащило одну, откупорил. В нос ударил резкий запах железа, от которого скрутило горло. Зажмурившись, лекарь опрокинул содержимое в горло. Кашель скрутил легкие, как при приступе коклюша, пищевод мелко-мелко задрожал. Через какие-то секунды органы резко успокоились. Головная боль, головокружение и прочие симптомы сотрясения мозга не ушли, но тошнота отступила. Отступил и голод, который Филипп почувствовал, только проснувшись. Алхимик испытал прилив сил, близкий к эйфории, и рана на голове показалась ему царапиной. Однако содержимое флакона не одурманила его сознание и не принесла чувство неуязвимости, Филипп остался в здравом уме. Теперь можно было ложиться спать без страха, что он испачкает простыни или захлебнется в собственной рвоте. Последняя мысль несколько подняла лекарю настроение: подобная смерть казалась ему настолько нелепой, что вызывала улыбку на лице. Омрачало шутку то, что именно такой смертью часто умирали посетители кабаков и таверн, если хозяевам было немногим более чем обычно наплевать на посетителя.
Филипп сбросил плащ и лег на койку, старательно избегая положения головы, при которой рана начинала болеть. Вскоре он такое положение нашел, и, казалось бы, теперь сон должен был одолеть алхимика. Однако сон никак не приходил. Даже тряпичная маска, подложенная под левое ухо для большего удобства, не помогала. И дело было не в ране, и не в головной боли, и не в ощущении, что кровать лезет с пола на стену через потолок.
Оставалось еще одно незавершенное дело, вернее, разговор. Филипп надеялся провести его с помощником капитана после сна, когда его ум прояснится, и его не будет заволакивать мутная пелена. Однако мысль о важности предстоящего разговора не давала ему уснуть, этот разговор действительно мог определить дальнейшее положение дел на Зеленом берегу.
Было и еще одно чувство, которое заставило алхимика встать с кровати и выйти наружу. Конечно, темнота каюты за месяц плавания осточертела ему. В ней Филипп чувствовал в себя как в склепе. Было темно, отчего-то воздух был сырым, как если бы вокруг рос мох. Тишину нарушало только дыхание Солта и его собственное, Филиппа. И темнота вокруг густела и сжималась, как будто ее сдавливали тяжелые холодные каменные плиты. Лекарь чувствовал ответную неприязнь этого места к нему, нежелание оставаться в этой темной каморке минутой больше. Почему-то недоброе предчувствие поселилось в душе алхимика. Оно не точило его изнутри, не заставляло вздрагивать его нутро. Скорее, оно дышало ему в затылок или в ухо, отчего все тело покрывалось мурашками. Филипп быстро убедился, что не сможет уснуть, только не в этой темноте, которая дышит отовсюду в его разбитый затылок, и только не с мыслями о сверхважном разговоре. Он отчетливо понял, что больше всего ему хочется выйти на свет, под яркое палящее солнце, и на сердце у него стало тоскливо. Он встал, вопреки своим же наказам снял соляную повязку, скрипя зубами, надел подшлемник, натянул маску, накинул сверху плащ. В очередной раз лекарь быстро оглядел капитана, и только потом, убедившись, что изменений нет, вышел из каюты.
Первую минуту алхимик только щурился на свету. Его для вечера было слишком много. Только потом, когда его глаза привыкли, он поднял голову к небу и увидел, что оно чистое, редкие облака были маленькими, пушистыми и белыми. Солнце стояло в зените, и Филипп быстро почувствовал, что его плащ нагревается. Жары он не боялся - он вырос на юге Десилона, где солнце было таким же жарким, а суховеи не раз приносили на поля искрящийся песок с дюн пустыни Даха. Там же его застала болезнь, и он привык ходить под жарким солнцем в плаще и коже. Алхимик не боялся и не опасался теплового удара, так же, как и смерти.
Море казалось совсем другим после шторма. Лучи нещадно жгли всех, кто был на палубе, от моря шел легкий свежий бриз, который помогал людям переносить жару. Вода уже успокоилась и вновь стала приветливого лазурно-голубого цвета, не пыталась отнять у него жизнь, только лениво плескалась за бортом. И самое главное, что вместо незаметной линии горизонта в обе стороны, насколько хватало глаз, тянулась размытая от горячего марева полоса земли. До нее был еще день пути, и пока что различался только цвет берега - зеленый. Наверняка, подумал Филипп, рядом с береговой линией проходит очень высокий и густой лес. А как иначе? Но пока что приходилось довольствоваться зеленой полоской у горизонта и небольшим скалистым островом. Рядом с последним корабль проходил близко, настолько близко, что можно было различить отдельные чахлые деревца на склонах скал, высокую, наверняка острую траву и гнезда морских птиц, выдолбленные в скалах дыры одинаковых размеров и форм. Хозяева гнезд то и дело проносились над кораблем.