Эти простые слова и то, что алхимик наконец-то перестал обращаться к ней вежливо, как к старшей или как к знатной даме, придали ей недостающих сил. Перчатки Филиппа были ей велики. Ванесса глубоко вдохнула пропахший чумой воздух, заранее зная, что он не заразен. Воздух пах гноем из бубонов, поэтому ей и нужны были перчатки, чтобы не дотронуться до него и не заболеть тем же. Она должна была об этом догадаться. В сердце ей кольнул тоненький шип ущемленной гордости - она привыкла быть лучшей в своем деле, и этот ее прокол задел самолюбие девушки. Но чувство вышло слишком незаметным и незначительным на фоне беспокойства за отца и страха увидеть, что же за этой простыней, увидеть, что источало этот ужасный гнойный запах.
Ванесса подошла к кровати вплотную, встала над ней, и с облегчением увидела, что Филипп сделал то же самое. Глупо пытаться его переплюнуть, подумала она. Он слишком многое знает, и уж точно часов практики у него больше, да и теории тоже. От этой мысли девушка испытала облегчение. Ну и что, что она не лучшая? Филипп поможет, если она где-то промахнется или допустит ошибку, обязательно поможет.
Алхимик взялся за край простыни и посмотрел в глаза Ванессе, как бы желая убедиться, что та готова. Ей показалось, что в его глазах (стеклах?) она увидела проблеск надежды, и вместе с тем сочувствия и извинения. Она кивнула ему, и его рука бесшумно сняла покрывало с Солта. Девушке показалось, что в один миг ее легкие забило песком и молотым перцем.
Ее отец лежал на спине, голый по пояс, с мокрыми повязками на лбу, груди, шее и животе. Они закрывали половину торса и головы, и то, что они не смогли скрыть, лишило Ванессу остатков смелости. Крупные, налитые кровью и гноем бубоны выглядели, как растущие под кожей морские желуди, и кровь, как и гной в них, была черно-красного цвета. Гнилого, мертвого цвета, который одним своим видом убивал любую надежду.
Справа, откуда-то невероятно далеко, раздался голос Филиппа. Наверное, из другого мира. Что он говорил, Ванесса не расслышала, пока на плечо ей не легла его рука. Тогда ей показалось, что ее схватил своей холодной рукой мертвец, и девушка еле сдержала крик.
- Знаю, тяжело. - Сказала белая маска напротив ее лица. - Тем более, это твой отец. Но сейчас не время...
- Все нормально. - Ответила Ванесса скорее самой себе. Ее голос еле заметно дрожал. Потом уже повернулась к Филиппу. - Есть у нас одна болезнь... С бубонами. Она лечится.
- Смотри дальше. Этого мало.
Голос Филиппа ясно давал понять, что иначе не выйдет. И Ванесса это понимала, тем более что она не сказала всей правды насчет бубонов. Та известная ей болезнь протекала с образованием красных, болезненных сгустков под кожей с желтым гноем. Но они не наливались красно-черной кровью, их не распирало от черного гноя, и их не было так много. Страшно много, безумно много.
- Вот так. - Сказала девушка самой себе, сдвигая повязку со лба отца, освобождая глаза. Ее рука все еще тряслась, когда она взяла лампадку и поднесла ее поближе к лицу Солта, но уже не так сильно. Она слышала те слова, которые он говорил в бреду, и от каждого слога ее сердце болело, билось в груди и кричало, как будто его истязали кнутом:
- Опять на войну, три года на войне. Когда же она закончится... Война, три года на войне, баллисты, стрелы, кровь, война!..
Ее рука приподняла веко Солта. Ванесса увидела, что глаз испещрен выпирающими черными сосудами. Черными...
В свете близкой лампадки они казались стеклянными, девушка поняла, что ее отец в беспамятстве. Склонившись так близко над ним, она чувствовала его дыхание, ощущала чудовищный чумной запах, который шел изо рта, слышала натужное биение его сердца. Неожиданно глаз капитана шевельнулся, пелена беспамятства несколько спала. Но только немного. Теперь и Филипп расслышал слова своего капитана, не только Ванесса.
- Ванесса, дочка, как же она выросла. Три года прошло... Ничего, скоро война закончится, баллисты-стрелы не свистят, не свистят, не кричат больше. Скоро папа будет дома, скоро...
На глаза ей навернулись слезы, и Ванесса с трудом проглотила горький ком, вставший ей поперек горла, смахнула прозрачные горошины с уголков глаз. Где-то там промелькнула мысль, что нельзя плакать при Филиппе, при чужом для нее человеке, но ей было слишком трудно сдержаться. Одна слезинка капнула на кожу ее отца, и Ванесса нежно ее смахнула. Она почувствовала какое-то напряжение через перчатку на ровном месте, там, где не было бубонов. Пригляделась и почувствовала, как по ее спине бежит холодок.
Только сейчас Ванесса заметила то, что не увидела сразу. Бубонов было много, они выглядели страшно и мерзко, и за ними не было вино самой страшной вещи. Ее Ванесса различила, только когда наклонилась над отцом и поднесла лампаду. Сначала ее внимание привлек длинный черный нарост под кожей, похожий на червя, который раздваивался у одного своего конца и шел дальше. С растущим страхом девушка пододвинула лампаду и увидела, что этот "червь" ветвится и опутывает тело ее отца сетью выпирающих черных жгутов. Они были повсюду: на лбу, на шее, на руках и торсе... Только дотронувшись до одного и почувствовав пульс, Ванесса поняла, что это его вены и артерии. Они были налиты скорее черной, чем красной кровью.
На лице девушки появилась неуверенность, затем страх. Ее дыхание сбилось, стало прерывистым, быстрым, как при истерике. Ванесса невольно сделала шаг назад. Она не хотела верить тому, что видит, и вместе с тем другая часть ее сознания, всегда холодная, жестокая и прагматичная говорила, что случай очень тяжелый и запущенный. И что болезнь ей неизвестна. Этот простой вывод прорвался через ее сердце, как осиновый кол, причинив почти физическую боль. Неуверенность исчезла, оставив после себя всепоглощающий страх, который тут же превратился в панику. Ванесса уже и не думала о том, чтоб не расплакаться на глазах у Филиппа.
- Ванесса, а что с болезнью? Она вам известна? Вы знаете, как ее лечить? - Нетерпеливо спросил лекарь, видя, что она отошла от кровати капитана. Ванесса взглянула своими влажными глазами в его глаза, холодные и чистые, как стекла в его маске.
"Этот человек все еще верит. Все еще надеется, что я скажу ему..." - Подумала Ванесса и почувствовала, как тает все ее самообладание. Вся ее холодность и уверенность в себе вмиг потеряли цену и рассыпались в прах, как ткани, извлеченные из тысячелетнего склепа.
- Я... Я не знаю... Я не знаю, что делать! Она мне незнакома, я ее впервые вижу! - Ванесса оказалась рядом с ним и вцепилась в его плащ, как если бы тот мог исчезнуть в любой момент. Слезы прозрачными горошинами скатывались по ее щекам и падали на пол, оставляя после себя влажные черные точки. С каждым словом ее голос делался все тише, все больше дрожал. - Филипп, вы знаете что-нибудь подобное? Вы же лекарь, вы с Большой земли, у вас столько лет практики, скажите, что знаете, умоляю!
Филипп только медленно покачал головой, взял ее свободной рукой за локоть. На него тяжелой волной накатывалось осознание того, что шансов в один миг стало чудовищно мало, и он был уверен, что Ванесса испытывает то же. Лекарь хотел что-то сказать ей, как-то успокоить, обнадежить, но умолк, так и не раскрыв рта. Он не знал, что ей сказать.
"Не нужно ничего говорить" - подумал Филипп и отпустил ее локоть, в тот же миг руки девушки безвольно повисли. Она упала перед кроватью на колени, положила голову на простыню к ногам отца и горько заплакала. Алхимик почувствовал, как в горле и в глазах защипало, и зажмурился. Горечь теперь жгла его изнутри сильнее, чем он когда-либо мог себе представить.
Сзади раздался звук открывшейся двери. Филипп невольно сжал кулаки, почувствовав в груди так давно не пробуждавшуюся ярость. Бессмертные свидетели, если это кто-то посторонний, он точно проломит тростью голову этому человеку...
Вошел Эрик. Мгновение он смотрел на плачущую Ванессу, потом перевел взгляд на Филиппа, спина которого уже не была безукоризненно прямой. Лекарь впервые за все время подумал, что уже немолод. А спину ломило, как будто все невзгоды жизни навалились на нее в тот момент.