При упоминании приливов и отливов Ванесса тут же вспомнила море, потом вдруг вспомнила их первый сегодняшний разговор с Филиппом, когда они шли к фрегату. Возможно, к этому воспоминанию девушку подтолкнули мысли об исключительной личности, появившейся в запущенном месте. Тогда Филипп упомянул об еще одной своей причине, по которой он приплыл на Зеленый берег и которую ей знать не положено. Ответила девушка ему не самым лучшим образом. Это воспоминание было неприятным и свежим, хотя девушке порой казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Ей становилось неловко при мысли о том, как она вела себя с Филиппом... Но на этот раз Ванесса внутренне содрогнулась не от стыда, а от тех слов лекаря, которые теперь вдруг странным образом переплелись с ее мыслями. Эта причина, о которой ей не положено знать - вдруг это такая личная проблема, ради решения которой он закроет глаза на чужие нужды и чаяния? Ради которой он уже переплыл Серединное море, и ради которой лекарь на время может забыть даже о своем врачебном долге? Ведь может такое быть, что человек начинает искать собственную выгоду, когда ему становится совсем невмоготу терпеть безмолвное служение другим и ущемление своих собственных целей? А, может, это как-то связано с болезнью, с его белой кожей?
Догадка вспыхнула, подобно яркой искре, мгновенно, неожиданно и неприятно резко: "Что, если вылечить свою болезнь - и есть его личная цель?" Но что в этой болезни такого? Он ведь не бросит лечить недуг ее отца и не примется за поиск лекарства от своего. Ведь не бросит?..
Нет, не бросит, одернула себя Ванесса. Глупо об этом думать. Откуда вообще такие мысли? Болезнь ее отца тяжела, возможно, смертельна, а болезнь Филиппа - нет. Скорее всего, нет... Ее сомнения беспочвенны, как и все те страхи, что она внушила себе за день.
Но Филипп все же отказался говорить о своей болезни, назвав это личной проблемой. Не сказал другому алхимику и лекарю о ней ничего, кроме ее общих черт, не задался вопросом, нет ли у них такой же болезни, и если есть, то чем она лечится. Без сомнений, было в этой его мраморной болезни что-то такое, что ранило его до боли в сердце, раз он избегал говорить о чем-то, кроме симптомов. Что-то, что он вряд ли рассказал даже Солту.
"Все-таки он здесь из-за своей болезни, я уверена. Но зачем? Может, он ищет лекарство, может, его преследуют, может, он сам решил уйти на край света из-за этой болезни, чтобы не угрожать другим. Может, как и я, бежал от прошлого. А может, все сразу. Наверное, так и есть, но... Он ведь не опасный из-за своей болезни? Нет, конечно, нет. Филипп не опасный, скорее он сам защищает других от того недуга, которым страдает... Да, страдает. Не знаю, почему и из-за чего, но он несчастный и старается это скрыть во благо себе и остальным, я это чувствую".
Все размышления не заняли у нее больше минуты, промелькнули в виде образов и ощущений, ярких и четких, гораздо более емких по смыслу, чем слова. За это время Филипп вытер руки, смахнул со скатерти крошки и достал из кармана часы. Посмотрел на циферблат.
- Ну, уже поздно. - Сказал он. - А день у вас выдался тяжелый. Ложитесь спать, завтра вам понадобятся силы для работы и того, чтобы чему-то научиться.
- А вы? Вы же только сегодня утром сошли с корабля! Вам тоже нужно отдохнуть.
- Ничего не знаю. Ложитесь спать, за Солтом присмотрю я. Обещаю, что с ним ничего не случится.
- Но...
- Не спорьте. Я все равно не усну этой ночью, слишком много всего произошло. Да и ночь нехорошая, не люблю я, когда луны нет и так темно. Что-то вроде приобретенной фобии... Ладно, хватит разговоров на сегодня. Спите, вам нужен отдых, а я покараулю.
- Ладно.
Ванесса сначала без особого энтузиазма достала из сундука одеяло и простыню, затем, подгоняемая страшной усталостью, постелила себе на печи, подложив под простыню еще одно одеяло. Вместо подушки она использовала свою одежду. Филипп проявил тактичность и надолго ушел в лабораторию, только увидев, что девушка собирается ложиться спать. Он вернулся в комнату десять минут спустя, когда Ванесса, утомленная всем произошедшим, уже крепко спала. Девушка отвернулась к стене, накрывшись одеялом, так что были видны только ее черные волосы, в беспорядке разбросанные по постели. Филипп сел за стол и погасил одинокую свечу.
Недолгое время он сидел, глядя то на проникающий из окон слабый звездный свет, то на спящего Солта, то еще куда-то. Потом тихо подошел к печи, на которой спала Ванесса, прислушался. Услышал тихое сопение, медленное и ровное дыхание. Только окончательно убедившись в том, что Ванесса спит, Филипп вернулся к столу и распахнул свой плащ. На внутренней его стороне в нагрудном кармашке лежали четыре маленьких прозрачных флакона, узких и высоких, горлышки которых были привязаны к плащу петельками из кожаных полосок. Алхимик отвязал петельку, вытащил один флакон и откупорил пробковую крышку. Тут же пахнуло железом, резкий и неприятный запах заполнил воздух вокруг лекаря. Горло Филиппа тут же свело легким спазмом, когда он представил, как эта отрава будет литься по его горлу. Однако терпеть уже не было мочи, Филипп чувствовал, как в кожу впиваются тысячи будоражащих его иголок, как внутри просыпается вожделение, больше похожее на страх. Хотелось выйти из комнаты в эту душную ночь, чтобы как-то снять напряжение, но он знал, что от этого будет только хуже. Нет, ему была необходима еще одна порция, и прямо сейчас.
Филипп поднес отраву к самому рту, на миг скривился так, как будто это был не флакон, а голова курицы, которую ему предстояло откусить. Впрочем, последнее было бы предпочтительнее. Лекарь зажмурился и мгновенно осушил флакон одним глотком. И тут же почувствовал, как по телу разливается сила. Сонливость как рукой сняло, исчезла пелена перед глазами, мысли обрели привычную четкость и больше не скользили по его извилинам подобно улиткам. Теперь они носились в голове, точно стрекозы. Исчезло вожделение и страх, осталось только удовлетворение. И ощущение красоты мира. Без этой гадости безлунная ночь не показалась бы Филиппу такой красивой.
Взгляд алхимика скользнул по дому Ванессы и остановился на самой хозяйке дома. Ее не было видно из-под одеяла, если не считать антрацитовых волос. В звездном свете они блестели черным светом. Филипп подумал, что ему наверняка будет приятно увидеть, что скрыто под одеялом. Всего-то стоит сделать несколько шагов и протянуть руку. Тем более что фигурка у нее очень даже ничего. Ни жира от каждодневных пирушек, ни грубых мышц от каждодневных изнуряющих работ по хозяйству...
Он рассмеялся своим собственным мыслям. Не вслух, чтобы не разбудить ее. Старый кретин. Почему-то сейчас эта кощунственная мысль вызывала у него смех, впрочем, он знал, почему. Потому что это дочь его друга, а не самого Филиппа, и она уже давно не младенец. Любой мужчина, видя спящую девушку, которая не его дочь и не младенец, невольно подумает ту же самую мысль. Просто потому, что он мужчина. И поэтому эта мысль сперва показалась Филиппу смешной, ведь он знал, что никогда этого не сделает. Чудовищная разница в возрасте между ним и Ванессой не позволяла ему думать об этом иначе, кроме как в шутку. Это было как мысль о самоубийстве после незначительной неприятности, или как черный юмор, с которым алхимик давно свыкся за годы практики. Да, при других обстоятельствах, о которых Филипп предпочитал не думать, он бы не сдержался, подался бы своей природе. Но сделал бы это с другой, не с Ванессой, которая была дочерью его лучшего друга, которую он успел узнать и потому не хотел причинять ей какую-либо боль, ни душевную, ни телесную. Может, с кем-нибудь из других дам, но точно не с ней. И уж тем более не после этой грязной отравы. Той, что его убивает, и той, что его спасает. Того медленного яда, после которого кощунственные мысли казались смешными, смерть - далекой, а мрачная душная ночь - прекрасной. Той отравы, после которой появлялась полная удовлетворенность во всем, после нее ему не хотелось даже этого, не то, что секса.
Филипп тряхнул головой, прогоняя последние мысли, которые ему не нравились и которые были, с какой стороны не посмотри, невероятно глупы. Пока у него есть запас этой отравы, простой в изготовлении, "других обстоятельств" не настанет. Лекарю теперь дышалось свежо и хорошо, все тело переполняла сила, которую не стоило тратить ни на что, кроме поддержания бодрствования. У него впереди еще ночь и день, так что, наверное, ему придется выпить еще один флакон препарата. "Препарата, так теперь это называется, Филипп?" - подумал он и сам себе усмехнулся. Думать о приеме еще одной порции ему не хотелось, так что он снова прошел к столу. На нем еще осталась еда - вяленое мясо в полосках, и Филипп взял себе одну. Аппетит после "препарата" прорезался неожиданно, как всегда бывало и раньше. Немного подумав и решив, что ему не стоит сидеть в такой темноте, не кромешной, но так напоминающей опостылевший ему трюм, Филипп отодвинул штору на окне. Да, у Ванессы были шторы на окнах. Даже не шторы - шторки, в полтора локтя длиной и столько же в ширину. Лекарь подумал, что Ванесса, возможно, попыталась хоть немного воссоздать атмосферу дворца, где огромные объемные шторы на окнах в четыре человеческих роста были нормой. Вернуть частицу того прошлого, когда ее семья еще была цела, когда ее окружали слуги и умные, вежливые люди, а отец не пропадал по полгода, чтобы потом вернуться на две недели. Шторки были мягкими и довольно милыми, светлыми, но Филиппу стало немного грустно от воспоминаний о прошлом. Он слишком хорошо знал семью Солта.