Глаза Мартина превратились в две злобные черные щелочки. Он молчал, глядя то на документ, то на Филиппа. В нем злоба и ненависть к лекарям боролась со страхом перед практически всемогущим королем. Верность старой мятежной церковной власти противостояла страху перед властью новой, более сильной, централизованной и не прощающей изменников. Власти, которая благоволила Филиппу и в лице которого она представала теперь на Зеленом берегу. В глазах бывшего епископа земли Риветской Филипп был одним из демонов, пришедших к власти. В глазах лекаря Мартин был старым закостенелым клириком, бывшим епископом, возглавившим вместе с верховным духовенством Церковный бунт. У одного из них было желание убить другого, но не было ножа и сил. У второго была трость со спрятанным в ней мизерикордом, были силы, но не было желания. И они смотрели друг другу в глаза, точно два пса, готовых загрызть друг друга, и этот прямой зрительный контакт выражал больше, чем любые слова.
Филиппу на мгновение показалось, что победит злоба и взаимная неприязнь.
- Ладно. - Священник, казалось, выплюнул это слово, как кусок застывшего на морозе дегтя. Это короткое слово доставило Филиппу огромное облегчение. - Будет вам жилье.
Лекарь решил, что ему не хочется гадать о причине единственно разумного решения, которое бывший епископ все-таки принял.
- Рад, что мы наконец-то договорились. - Подытожил Филипп. Как оказалось, преждевременно. - Мне нужен дом с двумя комнатами, одна из которых пригодная для того, чтобы жить в ней.
- Есть один дом. С тремя комнатами.
- Отлично. Где?
- В лесу. Это был дом лесоруба. До того, как он убил всю свою семью, жену и бросился в море с камнем на шее. Там никто уже несколько лет не живет, кроме привидений.
Филипп промолчал. Такие случаи в городах вызывают куда меньше шума, в то время как в деревнях и селах они еще несколько лет будоражат людей. У него была мысль, что священник подложит ему свинью, но дом в лесу, на большом отдалении от поселения, да еще с такой репутацией - это было выше всех похвал. Несмотря на то, что Филипп привык жить отдельно от других людей и сказки типа вампиров, призраков и оборотней давно перестали быть для него чем-то иным, кроме местного фольклора, его не слишком прельщала возможность пожить в доме убийцы, пожалуй, единственного реального монстра. Но с другой стороны - три комнаты. Будет, где развернуться. Да и любопытные не будут шастать под окнами.
- Ко мне больше не приходите. - Сказал Мартин злым категоричным тоном. - А к дому вас кто угодно отведет. К нему дорогу даже малые дети знают.
- Да, я забыл вам сказать...
Мартин посмотрел на него так, что Филиппу померещился запах паленой кожи. И вовсе не потому, что взгляд обладал могучей силой и разил наповал, точно копьем, своей испепеляющей ненавистью. Просто Филиппу доводилось видеть, как сжигают на кострах "еретиков" и "ведьм". Иногда демонстративно, без всяких весомых обвинений, исключительно для народа, в нравоучительных и развлекательных целях. Взгляд Мартина был настолько нехорошим и злобным, что вернул к жизни те моменты. Заставил вспомнить беснующуюся перед кострами толпу. Огонь, медленно ползущий по высоким кострам к ногам приговоренных. Дикие крики сжигаемых заживо. Запах паленой плоти.
Кто знает, может быть, все закончилось бы совсем по-другому, если бы тогда Филипп поддался порыву ярости и всадил бы мизерикорд в грудь клирику. Но лекарь не поддался. Даже не шелохнулся. Сдержал себя, сдержал смертельную обиду за гибель родных и друзей во время бунта, сдержал гнев, подавил чувство мести. Удержал себя от поступка, который иногда снился ему в кошмарах, но не пугал, наоборот, привлекал. Филипп сдержался, решив для себя, что все давно прошло. Те времена взаимной ненависти, лившейся ручьями крови, времена страшного голода, от которого умерла Лиана, первая ученица Филиппа, времена нескончаемых эпидемий, бесконечных войн и пожаров прошли, прошли вместе с ними и люди, рожденные в тот век. Он сдержал себя, потому что в тот момент вместе с яростью от воспоминаний в Филиппе проснулась какая-то жалость к священнику. Ему думалось, что один жалкий и старый человек, оставшийся от тех страшных времен, уже не враг. Что этот клирик, бывший епископ земли Риветской, изгнан своими же собратьями и новой властью отовсюду под страхом смерти, думал, что ему и так осталось недолго жить на этом свете. А остаток этой жизни он проведет на краю света в одиночестве, в своей келье, замкнувшись в своих убеждениях и все отчетливее впадая в старческий маразм. И Филипп позволил состраданию внутри себя перебороть обиду, ярость, горечь, жажду справедливости, жажду мести и крови преступника. Решил, что будет лучше и благороднее пожалеть старика и дать ему дожить в тишине и покое свой век.
Вспомни Филипп о том, что не только время создает людей, но и люди - времена, предвидь он будущее хоть немного, он бы выхватил кинжал из трости. Но он не подумал. И не предвидел.
- Просто, чтобы не возникло вопросов в дальнейшем. Капитан Солт поручил мне заботу о его дочери. - Он заметил, как от его слов лицо священника сначала удивленно вытянулось, затем покраснело. - Ванесса теперь под моей опекой.
- Убирайся, чертов безбожник! - Вскричал старик и вскочил со стула, опрокинув его и чуть ли не брызжа слюной. - Убирайся прочь из храма, дьявол!
И алхимик ушел, прихватив с собой оба документа, с твердым намерением больше не приходить в келью священника. Не поддаваться искушению. Больше всего прочего он сердился на себя, скрежетал зубами из-за того, что он долго препирался со священником, все равно что баран, который вздумал пробить головой гранитный валун. Злился на себя за мысли об убийстве, за то, что потратил столько сил и душевного спокойствия, злился на свою глупость и упрямство, за то, что сам выглядел не в лучшем свете, затевая спор с костным священником и тем самым уподобляясь дебилу. И все же осознание того, что теперь Мартин ничего не сделает ни ему, ни Ванессе, доставляло ему безграничное удовольствие.
На свежем воздухе ему полегчало. Переменчивый ветер доносил разные запахи. С леса свежо тянуло мокрыми травами. С моря - солью и теплым песком. Где-то благоухали приторной вонью цветы. Болото смердело торфом и трупами, дышало могильной сыростью.
Алхимик первым делом пошел к кораблю. Там он договорился с Эриком и его командой, чтобы его вещи из трюма и каюты капитана перенесли в дом. И когда не осталось никаких сомнений в том, что все дела сделаны и его присутствие больше нигде не потребуется, Филипп позволил себе вздохнуть свободнее. Впрочем, нет. В одном месте его присутствие все еще требовалось особенно остро, и потребуется еще очень долго. Филипп незамедлительно отправился к дому Ванессы. Он снова сошел с корабля на берег и вернулся на главную дорогу, по которой проходил уже в четвертый раз за день.
Каждый раз, когда лекарь выходил на эту дорогу, он думал, что назвать ее главной - слишком уж претенциозно. Если говорить по делу, то это была единственная дорога в деревне, по которой могли свободно разъехаться две телеги с лошадьми, набитые фуражом. Остальные "дороги" представляли собой дорожки более узкие или тропинки. Каменоломни или хотя бы карьера, в котором добывались бы песчаник, гравий и щебень, на Зеленом берегу, конечно же, не было. После строительства храма единственная карликовая каменоломня превратилась в пустырь, лысина которого мозолила глаз десяткам, если не сотням людей. Впрочем, пустырь тоже не просуществовал долго. Через месяц на нем уже росли аршинные ростки деревьев и папоротники в сажень ростом.
По этой дороге они шли с Ванессой к ее отцу. Мысль посетила Филиппа случайно, но укоренилась прочно. А росла и того быстрее. Казалось, все это было жутко давно, но память говорила об обратном: прошла всего пара дней. Одно за другим возвращались воспоминания о друге и о былой жизни, то причиняя боль, то вызывая приятную грусть. Усилилась и тревога за новую подопечную. Все же смерть отца - слишком тяжелый удар для нее. Интересно, как она там?