Дверь сто тринадцатой была не заперта, я торопливо вошла, отдернула занавеску, отделяющую импровизированную прихожую от самой комнаты, и увидела Зойку. Она сидела за столом, уронив голову на согнутую руку, и то ли пела, то ли рыдала, сразу не разобрать. Одно было ясно: пьяна она в стельку. Я прошла к столу, взяла в руки бутылку, где на самом донышке плескалась водка, и выпила. Зойка замолчала и, прищурив один глаз, уставилась на меня.
– Лийка, ты, что ли? – спросила она хрипло.
– Я, – устраиваясь на стуле напротив Зойки, кивнула я со вздохом, а подружка попыталась приподняться.
– Правда ты, – обрадовалась она. – А я решила, может, померещилось.
– Не померещилось. Это я. Давно пьешь?
– Хрен его знает! Наверное, давно, раз ты здесь. Вот черт, я ж совсем забыла… С возвращением тебя. – Она поднялась из-за стола, направилась ко мне, нетвердо ступая, и мы обнялись. Зойка была выше меня на целую голову и весила не меньше ста килограммов, ноги у нее ослабли, оттого я чуть не рухнула под ее весом.
– Задавишь, лошадь здоровая.
– Не-а, я аккуратно, – хихикнула она и выпустила меня из объятий. – Какой сегодня день? – задумалась Зойка. – Это правда ты или у меня белая горячка?
– Само собой… А сегодня шестое июня.
– О господи… Прозевала все царствие небесное… точнее, пропила. Прости меня, Лийка. Слышишь? Простишь?
– Прощу, если рожу умоешь. Смотреть на тебя тошно.
Печатая шаг, Зойка пошла за занавеску, где притулился ржавый умывальник. Надо отдать ей должное, несмотря на лошадиную дозу выпитого, назад она вернулась почти в здравом рассудке. Умылась, причесалась и даже сменила халат на платье без рукавов.
– Как меня нашла? – спросила она, садясь за стол.
– Твой Петр сказал…
– Он же на юг с молодой женой подался…
– Сегодня вернулись.
– Ага… Ну, ты все видела, все знаешь, выходит, рассказывать нечего…
– А ты, значит, пьешь?
– Пью. Как вернулась, так и пью. И ни малейшего желания покончить с этим пороком. Глядишь, допьюсь до белой горячки, и все само собой кончится.
– Что все? – вздохнула я.
– Все. Жизнь моя никчемная… надоела она мне хуже горькой редьки. – Зойка ухватила бутылку, но, заметив, что она пуста, поморщилась. – Черт, выпить есть?
– Есть, – кивнула я, извлекая из рюкзака поллитровку. – Закусить найдется?
– Не знаю. Пошарь в столе за занавеской.
Шарить там было совершенно нечего, банка с солью и два куска хлеба, черствого, точно подметка.
– Придется без закуски, – сообщила я, разлила водку в две чашки, подняла свою и сказала: – Ну что, со свиданьицем, подруга.
Зойка к своей чашке не притронулась, сидела, тяжело задумавшись.
– Осуждаешь? – подняла она взгляд на меня. – Вижу, что осуждаешь. И правильно. Дура я. Была бы умной, плюнула этой падле в морду и стала бы жить лучше прежнего, глядишь, жизнь бы и устроилась. А я не могу. Девчонку их видела? Пятый годок. Я подсчитала, сколько ж он один прожить сумел, месяца не вышло. Слышишь, Лийка, месяца не продержался. – Она махнула рукой, сметая на пол чашки с бутылкой. – Вот дура, – сказала с обидой. – Водку разлила… И черт с ней. Под кроватью – самогонки трехлитровая банка, достань.
– Достану. Значит, Петр твой не долго страдал и вскорости обзавелся подругой.
– Ага. А какие письма писал… Хочешь покажу?
– А то я их не видела…
– Точно. Я тебе их читала. Тем более. Ведь до последнего врал. Приехала, а в квартире… – Зойка рукой махнула и нервно хихикнула.
В дверь постучали, и в комнату заглянула та самая суровая тетка с первого этажа.
– Как тут у вас? – спросила она настороженно.
– Нормально, – заверила я, идя ей навстречу.
– О, Катерина, давай за стол! – заорала Зойка.
Я вместе с Катериной вышла в коридор и попросила, протягивая деньги:
– Нельзя кого-нибудь в магазин послать? Она несколько дней ничего не ела, оттого крыша и съезжает. Оставлять ее одну мне не хочется…
– Я сама схожу, мигом. Магазин у нас во дворе, – заверила Катерина и вскоре вернулась с целым пакетом снеди. Мы соорудили чем перекусить, Зойка тоже приняла в этом участие, и через полчаса втроем сели за стол. Катерина выпила самую малость, сославшись на работу, и через час удалилась. А мы с Зойкой продолжили бдение за бутылкой, которое закончилось во втором часу ночи. Именно к этому времени подружка, почувствовав настоятельную потребность вздремнуть, перебралась на кровать, а я, перемыв посуду и распахнув окно настежь, устроилась по соседству и разглядывала потолок до самого рассвета.
Разбудил меня осторожный шорох, я приоткрыла глаза и увидела Зойку. Та сидела возле окна, курила и разглядывала меня.
– Привет, подруга, – сказала весело.
– Привет, – зевая, ответила я. – За бутылкой кинемся или завяжем?
Зойка хмыкнула, посмотрела в окно, где вовсю жарило солнце, и покачала головой:
– Паскудный у тебя характер, Виталия Константиновна.
– Мне говорили…
– Дрыхнуть будешь или экскурсию по городу тебе устроить?
– Давай экскурсию, – пожала я плечами.
Через час, позавтракав и приняв душ (холодный, горячая вода отсутствовала), мы отправились на прогулку, а вернулись ближе к вечеру.
– За бутылкой? – невинно спросила я.
Зойка посмотрела свирепо:
– Тошнит меня от пьянства. Думаешь, я и в самом деле с катушек съехала?
– Кто тебя знает.
– Кто тебя знает… – передразнила Зойка. – Ну, подурила малость… уж больно мне обидно стало, что эта… Ладно, хрен с ними, пусть живут да радуются. Я тоже проживу.
– Ты как в этой общаге очутилась?
– Что ж мне, с ихним семейством жить? А комендантша здесь – подруга моя, вот пустила.
– Ага. Денег у тебя, конечно, нет?
– Откуда ж им взяться? – удивилась Зойка.
– А пьешь на что?
– Самогон поставили, молочный бак… или два… Не помню. Дешево и зло.
– Бак кончился?
– Само собой. Это браги бак, а самогонки из нее значительно меньше выходит.
– Еще поставите?
– Виталия Константиновна, уймись ради Христа, я все поняла и прочувствовала. И уже начала новую жизнь. Все? В завязках я, вот те крест. – Зойка перекрестилась и тяжко вздохнула: – Не поверишь, сегодня под утро проснулась, а на душе так тошно, думаю, сейчас пойду и удавлюсь. Слава богу, ты на соседней койке дрыхла. Посмотрела на тебя, подумала и решила, что помирать мне ни к чему. В общем, кризис миновал и со мной полный порядок.