– Кхм, это вероятно означает, что Юра уже её привез, а Шура уже во всю её монтирует?..
– Юрась, водочки? А что милой даме?
– Сок из шпината и моркови.
Эдвардо поворачивается к официанту:
– Зайчонок, милый, ты слышал? Выдави немножко овощного сока и улыбку поискреннее – получишь на чай! – оборачивается к Наде, протягивает стаканчик, – Надюша, а ты по-прежнему, серьезно, никого не ешь? Даже теперь? А это не опасно? Есть же незаменимые аминокислоты, липиды, хотя, кто их знает, я в этом слабо разбираюсь.
Минут десять и стопок пять спустя:
– Надя! Я буду писать с вас Мадонну!
– А если родится девочка?
Эдвардо осушил еще рюмашку: Девочка? Вот и прекрасно! Девочка – это всегда надежда, простите за каламбур. О, я вас оставлю! Я вас бросаю, я увидел фактурного дядю и не могу его упустить!
И он унесся вслед высокого лысоватого мужчины с профилем Мефистофеля и солидным пивным брюшком. Мужчина был явно одинок. Шансы Эда возрастали.
Снова прозвенел один звонок, другой. Они всё ждали в опустевшем буфете. Наконец, Фомичёв откуда-то явился и вновь повел лабиринтами служебных коридоров. Надя, озираясь со смесью любопытства, восторга и ужаса:
– Мы, что, полезем к осветителям?!
– Да. Вот по этой лестнице. Осторожно, ради бога.
– О, Юг'а, манифик, шарман! Я чувствую себя как будто на "Русских Сезонах"! Дягилев не видел своих спектаклей: он работал со светом, был рабочим сцены, а не сидел в ложе в зале. И покуда весь этот коллектив Художников и Актеров работал над производством спектаклей, они как-то уживались, но когда к ним пришли успех, деньги, слава, то они разлетелись…
– Саша, подзаткнись и действуй. Ты всех задерживаешь. Лезь уже давай-на, наверх-на!
– Я… Обескуражен. Актеры вдохновенно несут отсебятину. Постановка шикарная, блестящая, чудесная. Декораторам и всему цеху театральной мастерской – виват! Мило, трэ жоли! дерзания юношества следует поддержать.
– Пшш, пшш, замолчите оба, с'иль ву пле, алёр. Или нас выдворят и отсюда.
***
Часом позже, в студии Эдвардо Фокина.
Эд вытаскивал всё новые и новые полотна, снимал покровы с гипсовых и глиняных статуэток и болтал без умолку:
– Мы с вами, друзья, переживаем ужасное время падения вкусов. Та самая терпимость привела к тому, что теперь любая пачкотня признается творчеством. Наивное и обывательское искусство выходит в тираж. Что мы видим в современных тенденциях дизайна? Разрушение форм. Как жонглер или фокусник, художник в наше время должен уметь выходить за пределы обыденности, но не терять функциональность вещи. Так появляются предметы интерьера, словно побывавшие в эпицентре ядерного взрыва, перевернутые вверх тормашками, размягчившиеся и даже отделенные, отторгнутые от своих прежних мест и значений. Что вы думаете, богатый инструментарий дает тебе крылья? Нет, он лишь делает досаду острее.
Надя разглядывала какую-то недоделанную скульптуру и улыбалась. У фигуры были готовы торс и голова, вместо рук торчали пучки медной проволоки. Рядом была пришпилена булавкой фотография модели.
– Мне вот эта ваша кареглазенькая очень нравится.
Эд не обратил на неё никакого внимания, продолжал:
– Человек, из заданных блоков в программе собравший любую х..ню, может её тут же напечатать. И это будет три-дэ-форм-концепт, и это будут покупать и станут этим восторгаться. То, что люди торгуют идеями, не новость. Но когда они замест таланта продают гэрбейдж…
Эдвардо регулярно приправлял речь англицизмами и вполголоса матерился, прокладывая маршрут по пыльным закоулкам своей мастерской. На стеллажах лежали свернутые в рулоны холсты, кальки, миллиметровая бумага. Какое-то стрёмного вида чучело с усами.
– Разговоры о деградации или смерти искусства или языка, по-моему, беспочвенны. О том, что в настоящий момент времени мы отвлекаемся на "загрязнение" или "шум", что нет ничего естественного, прочного, вечного, только пена дней. Но так ведь эта тончайшая вуаль и есть само биение жизни. Оно похоже на красочную мозаику, на круги из камней, на коллаж, ряд подобий, волнообразный узор. Немец (или австриец?) Гендель пишет оперу для английского двора на итальянском языке. В разные эпохи люди на западе увлекались восточным, и как мне видится, всё, что есть приятного из восемнадцатого века и ранее, в том числе, книжное дело, опера и фарфор, – всё украдено из Поднебесной. Комбатай, Юра, как это по-русски? Храбрость и ум недостаточные качества настоящего мужчины, для человека вообще. Необходимо взращивать широту взглядов, вкус, чувства, да-да. Русское дворянство, офицерство прежде всего да простят мне это слово – лирики, а лишь затем – люди при оружии, при шпаге. И для меня естественно сословие, что вы, Эдуард, презрительно зовете военщиной…