Глава семнадцатая
Можно ли врать молча?
Наверное, нету ничего хуже на свете, чем предательство. Предатель — самый гадкий и противный человек на свете. Вот кто, интересно, побежал и накляузничал Ивану Грозному на Витю с Федей? Они тому человеку доброе дело сделали, просто так резинку ему дали, а он побежал докладывать завучу.
Узнать бы, кто этот предатель, — ух, Витя бы ему с Федей!
А если Пчёлкин узнает, как получилось в кабинете у завуча?
Но ведь Федя ничего и не сказал про Васю Пчёлкина, только кивнул. Всего лишь навсего кивнул головой. Молча.
Выходит, Федя не наклеветал на Пчёлкина?
Или всё равно наклеветал?
Может, клевета и предательство — как те пароходы? Там ведь всё равно — на минуту ты опоздал или на час, пароход так и так ушёл.
А тут ещё Люба!
Со своими вопросами!
Не успели Витя с Федей вернуться в класс и сесть за парту, как Люба сразу зашептала им в спину:
— Как, мальчики? Иван Грозный очень ругался из-за билетов? Да? Очень?
А ведь если вдуматься, то во всём случившемся была виновата прежде всего Люба. Одна она! Это ведь она придумала с билетами на москвичей. Не Витя ведь. И не Федя. Началось с билетов, а там и поехало — и подшипник, и деньги за него, и жевательная резинка…
На уроке, как известно, положено заниматься делами, а не болтать постороннюю болтовню. И не шептаться. Поэтому Витя ничего не ответил Агафоновой. И Федя, между прочим, тоже сидел молчком, надувшись, словно сыч. У Феди был такой вид, точно это Витя кивнул завучу, а не он сам.
На переменке Люба прицепилась к Вите со своими вопросами, как липучка. И Витя в конце концов не выдержал и взорвался.
— Что тебе от меня нужно-то?! — заорал Витя. — Тоже мне великая доставательница! Это всё, если хочешь знать, только из-за тебя одной! Только из-за тебя! Да ты…
Больше Витя ничего не сказал Любе, только «да ты». Потому что Витя вовремя увидел Федино лицо и почувствовал, что больше ничего говорить нельзя. На Федином лице это было очень ясно написано.
И ещё Витя почувствовал, что ему не только дружить, ему даже противно смотреть на своих вчерашних друзей — и на Федю, и на Любу.
Домой после уроков Витя принял твёрдое решение идти один, без всяких там разных попутчиков, от которых сплошные неприятности.
Однако одному — у него не получилось. После уроков Витю неожиданно остановил в скверике возле школы дядя Андрюша. Любу с Федей он остановил тоже. Каждого порознь. Потому что Люба с Федей, как ни странно, тоже шли отдельно.
Вид у дяди Андрюши был какой-то не такой, как всегда. Не очень-то улыбчатый.
— Что это вы сегодня все по одному? — спросил дядя Андрюша. — Настроение плохое? Ну, я вам сейчас его ещё немножечко испорчу. Разговор у меня есть к вам серьёзный.
Усадив ребят на мокрую скамейку, дядя Андрюша сел сам. Он, видно, не знал, с чего начать.
Дождь уже кончился, но небо еще хмурилось. Низкие облака, похожие на грязную воду после стирки, со всех сторон обступили город. Лишь далеко за Волгой, у самого горизонта, светилась узенькая полоска зеленовато-чистого неба. Телевизионная мачта на Вознесенье стояла по пояс в серой мути. С маленьких клейких листочков на молодой липе изредка срывались капли.
— Зачем вы меня обманули, ребята? — сказал дядя Андрюша. — Ведь ты, Люба, взяла билеты на концерт не у мамы с папой. Зачем же вы так? А?
— Почему не у мамы с папой? — спокойно спросила Люба и посмотрела на дядю Андрюшу чистыми голубыми глазами. Глаза у неё стали даже какие-то грустные.
От Любиного грустного взгляда дяде Андрюше сделалось совсем не по себе. Он заёрзал на скамейке и сказал:
— Так ведь… Вы что, в самом деле, ребята? Тётка-то Клава Сыромятникова, у которой вы билеты доставали, моя родная тётя. Она вам контрамарки в служебную ложу дала. А вы… «Пропадают билеты… мама с папой всё равно не пойдут…» Убейте, ничего не понимаю. Зачем? Для чего?
— Для того. — хмыкнула Люба, — что у вас, оказывается, дяденька Андрюшенька, родная тётя в театре работает, а вы не можете Светлане Сергеевне билет на концерт достать. Иван Игоревич достаёт, а вы не можете.
— Люба! — воскликнул дядя Андрюша. — Да при чём тут Светлана Сергеевна? При чём тут Иван Игоревич? И вообще не рановато ли вам, ребятки, совать свой нос туда, куда не следует?