Парень-то, который тогда возился в ящике, просто подсоединял провод от трубки к клеммам и говорил. Вообще без всякого аппарата говорил. А у них был ещё и аппарат! И ещё на аппарате имелись две немного поржавевшие клеммы с завинчивающимися шляпками. Если можно говорить просто в трубку, то с аппаратом — и подавно!
Вот что придумал Витя от очень большой обиды.
Глава семнадцатая
Оживший телефон
Шкафчик Витя открыл сразу. Даже ещё легче, чем предполагал. Поднажал дверцу снизу — щёлк! — и готово!
Люба с Федей и Вася лежали в лопухах у кучи битого кирпича. От них тянулся к Вите сдвоенный провод, концы которого зажали на полевом походном телефоне с двумя проржавевшими головками-шляпками.
Провод и отвёртку притащил из дому Федя. У него в доме можно было откопать что угодно. Не только провод с отвёрткой. Прямо страшно было подумать, что скоро Федин дом снесут, и тогда уже нигде ничего не достанешь.
На углу Дегтярного переулка из чугунной трубы водоразборной колонки звенела в лужу светлая струйка. В гору на Вознесенье с надрывом ползли грузовики и автобусы. Прохожие на улице, спасаясь от жары, шли по теневой стороне.
Открыв шкафчик, Витя отвернул два первых попавшихся под руку винтика и зажал ими концы провода. Зажал, прикрыл дверцу шкафчика и, пригнувшись, побежал обратно к ребятам.
Они лежали вокруг телефонного аппарата, отгороженные от дороги и прохожих густыми лопухами. В чёрной трубке едва слышно шуршало и потрескивало. Над лопухами, мешая прислушиваться, гудел шмель. Отмахнувшись от него, Витя спросил:
— Ну, как тут?
— Чего — как?! — неожиданно заверещала трубка. — Ты мне мозги не крути! Ты мне головой ответишь за каждую минуту простоя!
— Слыхали?! Ура! Работает! — завопил Витя.
— Тише ты, — сказала Люба.
— Кто работает? — угрюмо спросила трубка. — Да за такую работу, знаешь…
— Так это не я, Алексей Васильевич, — сказал в трубке другой голос. — Это кто-то там на линии вклинился.
— Я вот тебе сейчас вклинюсь! — пригрозила трубка. — Я вот сейчас приеду и так тебе вклинюсь, что ты своих не узнаешь.
В трубке разговаривали, словно она никогда и не молчала. И ребята в восторге смотрели в чёрную дырочку, откуда шелестели и потрескивали голоса. Их телефон, который столько времени намертво молчал, неожиданно совершенно чудесным образом заработал.
Вася Пчёлкин шёпотом предложил:
— Давайте, ребята, на другое переключимся. Что-нибудь поинтереснее найдём.
Витя сбегал к ящику и переключил провода на другие клеммы. На этот раз попали на женский голос.
— Феденька, — спрашивал женский голос, — куда ты пропал, Феденька?
— Я? — удивился Федя Прохоров, ткнув себя в грудь и озорно оглядывая ребят. — Никуда я не пропадал. Я тут.
— Феденька! — всполошилась женщина. — У тебя даже голос изменился. Что с тобой? Ты не заболел, Федюша?
— Да я и не болел никогда в жизни, — басом сказал Федя.
Фыркая в согнутый локоть, Люба едва сдерживала смех. У Васи Пчёлкина сияли даже его оттопыренные уши.
— Добавляю к маркам, ремню и перочинному ножику ещё и чёртика, — расщедрился Вася. — Знаете, такого чёрного. Он двумя руками нос показывает. Его ещё на переднее колесо мотоцикла приделывают. Во чёртик!
— Феденька! — всполошился голос. — Какой чёртик, Федюша? О чём ты говоришь?
Ребята катались от хохота, ломая лопухи и вскрикивая, когда кому-нибудь под спину попадал осколок кирпича.
— Ой, не могу! — стонал, размазывая слёзы и в изнеможении валясь на Васю, Витя. — Ой, у меня сплошные чёртики в глазах! Ой, сейчас прямо совершенно помру!
Люба всхлипывала и задыхалась. Вася Пчёлкин ловил открытым ртом воздух и, как по барабану, бил себя ладошками по животу.
Немного успокоившись, ребята переключились ещё раз. Попали на какую-то тару.
— Когда в конце концов будет тара? — спрашивал сердитый мужской голос. — Долго мне ждать тару?
— Ага, долго, — загробным голосом отозвался Вася Пчёлкин. — Нету у нас тары. Вся вышла.
— Что значит нету? — возмутился голос. — Что значит вся вышла? А когда будет?
— Будет через тридцать лет и три года, — сказал Вася.
И снова от хохота катались по лопухам и траве. Снова еле отдышались.
А когда переключились ещё раз, смех как обрезало. Слушали разговор в трубке насупившись, испуганно, не глядя друг на друга. Лишь Люба едва слышно выдавила: