— Это же мой папа…
Но и без Любы каждый сразу догадался, кто это там говорит. Даже Вася Пчёлкин — и тот догадался, хотя никогда и не видел Агафонова. Знал, кто такой у Любы папа, но видеть его никогда не видел.
— Не могу я сейчас, военком, и не проси, — шелестел в трубке голос Любиного отца. — Пойми, не могу. Ты со своей колокольни смотришь, а у меня душа за весь город болит.
— Выходит, Агафонов, разные у нас с тобой колокольни? — обиделся военком. — Я и не подозревал. Всё время думал, одна у нас с тобой колокольня, партийная.
— Ты отлично понимаешь, о чём я, — сердито сказал Любин отец. — Сколько в городе домов, которые нам ещё от купцов достались, это ты знаешь? В каком они состоянии, представляешь? Как в них жить, догадываешься? А то, что у меня до сих пор семейные по общежитиям живут, это ты знаешь? Я обязан любыми способами вывернуться и обеспечить жильём в первую очередь их. Какая это, по-твоему, колокольня?
— Агафонов, — тихо сказал военком, — ну давай всё-таки будем с тобой человеками. Я же к тебе не с каждым отставником лезу. Трудно ему, поверь.
— Трудно? — хмыкнул Агафонов. — А тебе не кажется, что ему характер нужно менять? С его характером действительно нелегко. Слишком твой Корнев шибко правильный. Не успел приехать, оглядеться, сразу учить всех полез.
— Так кто же с тобой спорит, — согласился военком. — И я ему примерно то же говорил. Но суть-то не в этом. Ему квартиру нужно. И он заслужил её, квартиру. Он имеет на неё полное право!
— А остальные отставники, выходит, не имеют? — спросил Агафонов. — Но они-то ждут.
— Ждут, — не сдавался военком. — И ещё подождут. Тут особый случай. Ты знаешь, как Корнев воевал?
— Все, кто был на фронте, воевали, — сказал Агафонов. — Все!
— Все, да по-разному, — возразил военком. — Он…
Однако, что было дальше, ребята не услышали. Трубка неожиданно смолкла. Потому что Люба вскочила, бросилась к металлическому ящику и, не добежав до него, с силой рванула на себя спаренный, в белой оплётке провод. Рванула и, сгорбившись, не оглянувшись на притихших ребят, молча ушла вниз по Дегтярному переулку к Волге.
— Ничего себе у Любы, оказывается, папа, — проговорил удивлённый Вася Пчёлкин. — Какое же он имеет такое право не давать Николаю Григорьевичу квартиру?
— А ты ничего не знаешь и не лезь, — буркнул Федя.
— Как это я ничего не знаю?! — возмутился Вася. — Мы-то как раз с мамой и живём в мансарде купеческого дома, под самой крышей. Зимой — как в холодильнике, а летом — как в духовке. И на очереди уже сколько стоим! Так чего же теперь — из-за нас не давать квартиру Николаю Григорьевичу? Да мы ещё можем сколько угодно протерпеть. А Николаю Григорьевичу он не имеет права не давать! Это же каждому понятно, что не имеет!
Глава восемнадцатая
Новое секретное хранилище
Наигравшись в войну, ребята лежали на своей полянке. Смотрели с края обрыва на Волгу. Играть больше не хотелось, купаться — тоже.
По Волге проносились на подводных крыльях «метеоры» и «ракеты», которые ходят строго по расписанию и не дожидаются на пристани опоздавших пассажиров. Лениво тянулись баржи, подталкиваемые сзади работягами-буксирами. Тарахтели вдоль берега моторки. По величавому, на высоченных опорах, железнодорожному мосту медленно полз пассажирский поезд, поблёскивая окнами вагонов.
Над рекой чёрными точками мельтешили ласточки. Они то взмывали ввысь, то падали к самой реке, тонко вскрикивали, закладывали, будто воздушные акробаты, виражи.
Ласточкины гнёзда-норки темнели в песчаной стене обрыва. Как раз под ребятами. Прикрытые свисающими корнями сосен, норки надёжно прятались от чужого глаза.
Лёжа на животах и свесив с козырька-обрыва головы, ребята смотрели, как ласточки кормят своих детишек. Мелькнёт чёрной стрелой ласточка, юркнет между корнями к норке. А оттуда уже тянутся, разевают ненасытные жёлтые рты прожорливые птенцы.
— Пи! Пи! Пи! — жадно тянутся они к маме.
Мама, наверное, знает, кому нужно дать сейчас, а кто может потерпеть. Приткнётся ласточка снизу гнезда, хвост-рогулька — на песчаной стене. Сунет в распахнутый жёлтый рот плоский клюв. Вытащит. Головкой — туда, сюда. На груди у мамы словно белая манишка. А спинка чёрная, с синим отливом.
Но, может, это вовсе не мама, а папа? Кто кормит у ласточек детей — мама или папа?
Чирк! И нету ласточки — мамы или папы. Умчалась гоняться над Волгой за мотыльками да мошками.