Витя степенно вышел вместе с Любой и Федей на улицу, прищурился от яркого солнца.
За деревянным заборчиком школьного палисадника дядя Андрюша вскочил в подошедший автобус.
Люба хитро прикрыла левый глаз, нагнула голову к плечу и сказала:
— Вот теперь получится по-честному. С кем Светлана захочет, с тем и пойдёт на концерт. Пусть сама выбирает. А то Иван Грозный больно хитренький. Правда, мальчики, больно хитренький?
— Правда, правда, — сказал Витя. — Бежимте давайте скорее домой. Меня ведь там папа совершенно заждался. Я ему только скажу про подшипник, портфель оставлю и сразу — обратно. Вот папа обрадуется, когда узнает про подшипник! Папе теперь даже и ни к чему в магазин ехать.
— А если тебе, Агафонова, родители не отдадут билеты? — поинтересовался Федя. — Что тогда? Вдруг они сами решат идти?
— Ну, мальчики! — удивлённо постучала себе пальцем в лоб Люба. — Неужели вы ничего не сообразили? Да нету у нас дома никаких билетов. Я нарочно про них придумала, чтобы всё получилось по-честному. Вы же сами говорили, что это не по-честному, когда один Светлану приглашает, а другой не приглашает.
— Чего-о? — оторопел Витя. — Кто говорил? Как… нету? Да ты что? Издеваешься?
В воздух взлетел пузатый портфель, готовый опуститься на Любину голову. Но Федя, как всегда, оказался рыцарем. Он прикрыл Любу и сказал:
— Есть у неё, есть. Пошутила она.
— Пхи-и! — фыркнула за Фединой спиной Люба. — Да правда, мальчики, нету. Честное пионерское. Но я почему так сказала дяденьке Андрюшеньке? Потому что пока он ездит за подшипником, мы сейчас сбегаем в театр и купим два билетика. Вот увидите, как мы их живенько купим.
— Уй, Агафончик! — взвыл Витя. — Чего же ты со мной совершила?! Как я теперь папе на глаза покажусь? Билеты! Где ты сейчас достанешь билеты? Их уже месяц назад распродали.
— Достану, — заверила Люба. — Я знаю, как их доставать. Пошли в Старый театр, и увидите.
Витя взорвался. У него даже слезы на глазах выступили.
— Никуда я не пойду! — заорал он. — Я же папе обещал сразу после четвёртого урока. Слово давал! А теперь? Ты знаешь, почему уходят пароходы?
— Псих ненормальный, — сказала Люба. — А почему у парохода дым из трубы идёт, ты знаешь? Потому же по самому. Подшипник не мне нужен и не Феде. Получается, мы с Федей пойдём для тебя билеты доставать, а ты домой побежишь. Потому что у тебя пароходы на уме. И шарики за ролики заскочили. Так, что ли?
Поддать бы Любе как следует за ненормального психа, за шарики, за ролики и за пароходы. Но ведь с другой стороны, подшипник-то действительно нужен не Любе с Федей. Вот положеньице! Чего тут Вите оставалось делать? Ничего ему не оставалось. Он только и сказал со вздохом:
— Ладно, Агафончик. Но не достанешь билетов, смотри…
— Куда смотреть? — поинтересовалась Люба.
— Вот сюда, — показал ей кулак Витя. — Как тресну в лоб по затылку, так и ухи отвалятся.
— Нужно говорить не «ухи», а «уши», — серьёзно поправила Люба.
А Федя Прохоров похлопал глазами и спросил:
— В лоб по затылку? Как это можно — сразу и в лоб, и по затылку?
Глава седьмая
Милая тётенька!
Город, где жили ребята, строили ещё купцы. В центре города стояли похожие на крепостные стены белые гостиные дворы. На просторной площади, над самым красивым из старинных зданий взметнулась в небо, словно маяк, пожарная, с белыми колоннами, каланча.
Старый театр, где давали концерт москвичи, строили тоже купцы. От школы это недалеко. Через площадь, мимо «пожарки» и прямиком через сквер с круглой чашей фонтана.
У входа в театр висела цветная афиша: поющая женщина с обнажённым плечом. Сзади женщины расплывчато виднелись гитарист и трубач. Внизу от руки чернильная приписка: «Только один день».
Рядом с афишей — на деревянных столбиках — доска-стенд с надписью крупными накладными буквами: «Они мешают нам жить». Сюда помещали фотографии разных городских пьяниц и хулиганов.
— Погодите, мальчики, — сказала Люба. — А сколько у нас денег? Про деньги-то мы и не подумали. Может, нам и не на что билеты покупать.
— У меня… семь копеек есть, — полез в карман Витя.
— Семь, — хмыкнула Люба. И с гордостью объявила: — А у меня целых три рубля. Даже ещё с копеечками. Ещё двадцать четыре копеечки у меня. А у тебя, Прохоров?
Федя Прохоров задумался. Посмотрел на афишу с чернильной припиской, пошевелил толстыми губами. Наконец пробурчал: