«Секс на Невском»
На Невском полдень, океан, прохладно, лето,
Плывут бортами расходясь шаланды, где-то
Вдали рогатый пароход маячит, чайки
Стоят на пристани и ждут когда прибудет.
В холодной дымке, опустившейся на берег,
Плывут потоки лошадей, барашки, пена,
Чуть подымаются от волн — как-будто лица,
И разбиваются о стены-скалы. «Пицца»,
«Одежда», «Обувь» — гроты волны поглощают,
В подземку сдвинут переход с плитой надгробной,
У входа двое, поперек волны, течения,
Стоят и слишком старомодно обнимаются.
А, впрочем, нет — они друг друга просто держат!
Их лица в вечности, вне времени, в морщинах
Соленый пот и слезы, брызги волн, обиды,
Налет блокадный — отражают просветление.
Он поднимает воротник ей, тронув губы.
Она в ответ едва заметными движеньями
На шее шарф его потертый поправляет…
«Сирень, цветущая зимою»
Сирень, цветущая зимою
среди сугробов на морозе
и теплый ствол ее с коррозией
металла, Зим
по торс могучий
и даже боле, обнаженный
звенящий бусами кораллов
изводит мелом.
Пинк-Флойда звуки на тропинке
лыжне проторенной Самою
Зим-Матерь Бога
на босу ногу — только вален…
кидает солнце вниз овалом
полмиллиона — льдинки.
и в каждой деньги что плачу я
Цветущей в январе Сирени
предпочитаю покорению
теперь ужом всех покоренных
Женщин
в бутылке веник из Сирени
и в к космос провод.
Олени!
На нашем знамени сияний
полярных мнений
ковром над той моей кроваткой
в которой делал я украдкой
болтая ножками меж прутьев
газели влажными глазами
меня уже тогда смущали, да ну их
их пупырышки — рожки телок
еще к сраженью не готовы
за Вора жизни их за шкуры
Они летят меж тех. сиреней
Мычат, болотные сирены
и волок — чашечки коленей
скользят по снегу, вожжи — в руки
по проводам в упряжках вносят
в осень.
Друг мой!
Мой наизнанку Бога — Осень
мой брат, убийца волка Лосем
кору с сирени, вислогубый
что поедает, ни за деньги
и даже ни за низ оленьей
самки — он не согласен
он нанесет сиреням ранки
Мой вредный Осень
и чахнут деревца за летом
в весне, пустым, красивым цветом
чтоб распахнуть навстречу Зиму
с сучками ветви.
Слепень!
Мой, Бога плод воображенья — шкуры
живой оленьей знавший вкусы
потомок древних русских пруссов
изгой из улья в мед цветочный
шальной Дантесовою пулей
убит хвостом. Вот дурень!
Ему бы сесть на куст сиреневый
для звуко-рифмо-опылений
и станцевать «хмельного шмеля»
для полной этой изотерии
когда цветут зимой сирени
когда я верю жарким летом
что подо льдом вода и ветто
на притяжение отвергая, иду
иду, собаки лают
на берегу твоих сомнений
что на поверхности воды
не тонут Гении
«Страна не забудет?»
Довольно! Решаюсь, пусть будет, что будет!
Быстрее, в ракету! Страна не заблудит!..
…Осень, на Марсе, у моря, на пляже
Костры водорода, а мы не герои — изгои, и даже
На плато «Масконов» не можем держатся,
И нет кислорода в походной аптечке
Лишь водка, сигары, да Леночка — греться
Мешают скафандры, и не искупаться
Везде ихтиандры, бежим что есть силы
С поправкой на ветер, на северный полюс,
Выносит на запад, а там небоскребы
Граненых стаканов, каналы, каноэ,
Полно марсианок, а нас только двое,
Да Леночка (на фиг, придумают тоже
Канаверал в душу,
Да зубы им в пластик!)
Но ветер роняет на лоб «Клеопатры»
Опавшие листья — троих космонавтов
С созвездия «Пса». Оттопырили уши,
На Леночку смотрят, торгуем, уходим,
Быстрее, в каноэ, в Венецию, «Мастер»!
Но осенью очень забавно на Марсе!
Мерещится город — выходят две Насти
Жена и любовница (дворница в «ЖЭКЕ»)
И я умираю, я гасну в каноэ,
Не долететь мне на этой ракете
До марсианок, они это видят,
И плачут, и воют
Потом столбенеют, подходят пигмеи
Их с веслами прямо на постаменты,
На крышу вулкана заносят и ставят.
Купи телескопчик с увеличеньем
И ясною ночью в сторону Марса
Гляди что есть силы. Вон видишь, вторая,
Без рук? — Моя марсианка! — Венера?
Да что ты! Я там еще не был. Одеться? Смотаться?
За сигаретами…
Впрочем, не стоит — осень на Марсе.
Холодно, стужа, не топят в ракете.
И даже собаки деревья не метят…