Питер Устинов.
Чуточку сочувствия
— Право же, ты невозможный лентяй, — сказал Филип Хеджес.
Джон Отфорд, сидевший во вращающемся кресле, слегка изменил позу и вяло улыбнулся. Стоял один из прекрасных дней поздней осени. Солнце играло на трепещущих под легким ветерком золотистых листьях, тени их ласкали ряды старинных книг на полках по стенам его кабинета. У окна медленно, хаотично плавали пылинки.
— Ленив, признаюсь, — немногословно ответил Отфорд, — но ведь характер моей работы определенно не прибавляет жизненных сил, кроме того, я люблю играть в гольф.
— Я тоже, — вздохнул Хеджес, — но поддаваться искушению не смею. Через десять дней все должно быть готово для печати.
— Ох уж мне эта ваша энциклопедия, почему не перепечатать то, что я написал пять лет назад? Тогда я работал как проклятый, чтобы сдать рукопись в срок.
— Если ты читал мое письмо, в чем я не уверен, — ответил Хеджес с ноткой дружеской язвительности, — то, наверно, помнишь, что мы ничего не собирались менять в твоих превосходных, блистающих эрудицией статьях о сражениях Оливера Кромвеля или о Наполеоне в Египте, но поскольку итальянская кампания последней войны так часто упоминается в генеральских мемуарах, на свет вышли новые факты, возможно, требующие рассмотрения.
— Генеральские мемуары, — фыркнул Отфорд. — Большинство генералов никуда не годные писаки или, в крайнем случае, так же неумело подбирают себе «теневых авторов», как и штабных офицеров.
— Не знаю, как ты можешь это говорить, — сказал Хеджес. — Книги, что я отправил тебе несколько лет назад, так и лежат у тебя на столе под довольно толстым слоем пыли. Книги Паттона, Марка Кларка, Омара Бредли, Эйзенхауэра, Манштейна! Вижу, сверху лежит книга Монтгомери. Есть в этом что-нибудь знаменательное?
— Она пришла последней. — Отфорд пришел в легкое раздражение. — Филип, ты замечательный парень, но оставь меня в покое. То, что я уже написал об итальянской кампании, тщательно проанализировано, документально обосновано и, льщу себя надеждой, изложено безукоризненным сдержанным стилем. Вопреки твоим клеветническим измышлениям я просматривал эти книги, когда получал, и, откровенно говоря, ничто в них не противоречит ни единому известному факту. Теперь в довершение всего ты приносишь только что вышедшую пятисотстраничную эпопею, скучные приключения Краудсона Гриббелла, совершенно непримечательного генерала, единственным притязанием на славу у которого является переправа через реку Риццио при сопротивлении многократно уступающих численно сил противника.
— Джон, ты невозможен, — рассмеялся Хеджес. Отфорд взял книгу генерала Гриббелла и глянул на нее с отвращением.
— Филип, полюбуйся этой нелепой обложкой. Лицо до того непримечательное, что невозможно забыть, на фоне монтажа из горящих танков и спасающихся бегством солдат, надо полагать, его собственных. Озаглавлена книга «Таковы были приказы». На удивление двусмысленно. Значит, когда события разворачивались благоприятно для него, он может представить дело так, что бой был успешным, потому что его приказы выполнялись, когда же терпел неудачу, может, пожав плечами, сказать, что выполнял приказы и винить тех, кто руководил его действиями и против чьей глупости он был бессилен. Замечательное заглавие, если вдуматься. Типично армейское. Им не сказано ничего и сказано все. Оно высокопарное и, однако, ни к чему не обязывает автора. Словом, генерал Гриббелл заслуживает за него высшей оценки. Оно похоже на торжествующий возглас в звуконепроницаемой комнате.
— Для военного историка ты на удивление циничен.
— Военному историку невозможно не быть циничным, мой дорогой друг. Располагай я временем и не будь по природе очень ленив, то мог бы написать книгу толщиной с десяток энциклопедий об одних только оплошностях полководцев: Наполеона, Мальборо, Блюхера, Нея — все они допускали вопиющие, непростительные просчеты.
— Ты смог бы действовать лучше? Отфорд мягко улыбнулся.
— Нет, конечно, потому-то я военный историк, а не солдат. Хеджес, став совершенно серьезным, снова принялся за свое.
— Джон, ну так как же?
— Почему не обратишься к кому-то другому?
— Потому что ты очень занимательный писатель и вместе с тем проницательный ученый, когда уходишь в работу с головой
— Перестань льстить.
— И не говори, что у тебя нет времени. Всякий раз, приходя сюда, я застаю тебя глядящим в окно с таким видом, будто винишь человечество в том, что не находишься на юге Франции.
Джон улыбнулся, узнав свой портрет.
— А чего еще ждать от хранителя оружия и доспехов в большом музее? Ему требуется только содержать в чистоте экспонаты. Всю работу за меня сделали греки, египтяне, римляне и прочие. Прежние поколения хранителей составили экспозицию, и теперь, при нынешних финансовых трудностях, я не имею ассигнований на покупку чего-то нового. Самое трудное в моей работе — не погружаться в сон.