Принёс домой гусыню. Побежала она по избе, скинула с себя гусиное оперение, сбросила крылья и обернулась красивой девушкой.
Иван с родителями глядят на красавицу, не налюбуются. Старуха за стол её посадила, ужином накормила, в чистой горнице спать уложила. Потом сказала старику:
— Сколько раз ты говаривал, что пришла пора сыну жениться. Не его ли это судьба-доля?
— Поглядим, — отвечает старик, — коли прилежной по хозяйству гостья окажется, так других невест и искать не станем.
Утром девушка-гусыня поднялась ни свет ни заря, корову подоила, ключевой воды принесла, в хате прибралась и печь затопила. Да так у неё всё споро, хорошо вышло — любо-дорого посмотреть. И так день за днём неделя миновала. Старуха рада-радёхонька помощнице, и старик, глядя на девицу, не нарадуется, а об Иване и говорить нечего: глаз с девицы-красавицы не спускает. И она, как взглянет на парня, зардеется, будто маков цвет.
Долго откладывать не стали, высватали гостью за Ивана, сыграли свадьбу. И зажили молодые в любви и согласии.
Через год родился у Ивана с Альдюк сын. Старик со старухой не нарадуются внуку.
— Всем сноха хороша, — говорит старику старуха, — одного в толк не возьму: чего ради она хранит гусиные крылья?
И как-то раз поутру, когда Альдюк корову доила, сожгла старуха гусиные крылья. Прибежала невестка в избу:
— Ой, что ж ты, матушка, сделала! Сожгла мои крылья, а ведь совсем уж не долго оставалось ждать, покуда волшебный заговор свою силу потеряет! Как мне теперь быть, как беду изжить?
И с тех пор будто подменили молодушку. Пригорюнилась, затуманилась. Всё у Альдюк из рук валится.
На другое утро пошла она по воду, а в ту пору летит над деревней гусиная стая. Кричат ей гуси:
— Альдюк наша пригожая, велено тебе с нами лететь!
— Как мне лететь? Ведь на берёзовых углях сожгли мои крылья гусиные!
Сбросили гуси ей по пёрышку. Воротилась Альдюк домой, а свекровь спрашивает:
— Что так долго ходила?
— У колодца много народу было.
На другое утро опять пошла она по воду. Летит другая стая гусей:
— Альдюк наша пригожая, велено тебе лететь с нами!
— Полетела бы с вами, да ведь на берёзовых углях сожгли мои гусиные крылья!
Сбросили ей гуси по пёрышку. Принесла она воду. Свекровь спрашивает:
— Что долго ходила?
— Народу было у колодца много.
На третий день пошла по воду. Летит третья стая гусей, кричат ей гуси:
— Альдюк наша пригожая, полетим снами!
— Полетела бы с вами, да на берёзовых углях сожгли мои крылья гусиные.
Сбросили ей гуси по пёрышку. И набралось перьев на гусиные крылья.
Оглянулась Альдюк на свою избу, горько заплакала, взмахнула крыльями и полетела за гусиной стаей. Долго свекровь дожидалась невестки. Побежала к колодцу, а там только вёдра да коромысло валяются.
Тужит Иван, убивается, печалятся старики, и ребёнок слезами заливается, мать кличет.
Много ли, мало ли прошло времени, как-то утренней порой прилетела гусыня, села на крышу, услышала, как плачет в избе ребёнок, и запричитала:
Вышла старуха:
— Кышш, кышш! Нашему маленькому покоя не даёшь! Отлетела гусыня недалеко, но как только старуха ушла, опять опустилась на крышу и запела, запричитала:
Выбежал старик, заругался:
— Кышш, кышш! Что это повадилась летать к нам?
Снялась гусыня с крыши, через открытую дверь залетела в сени, а из сеней в избу. Сбросила гусиные перья, обернулась прежней красавицей и первым делом кинулась к зыбке, схватила сына, приласкала, приголубила. Потом обернулась к свекрови и проговорила:
— Вот и кончился сегодня срок волшебного заговора, и теперь никогда не понадобится мне обращаться в гусыню и никогда я больше не расстанусь с вами!
Старуха поскорее печь затопила, спалила гусиные крылья, и с тех пор Иван с Альдюк и с сыном да с родителями живут счастливо, никакой беды не знают.
СОЛДАТ ИВАН
Давным-давно это было. Прослужил Иван в солдатах двадцать пять лет, и отпустили его на все четыре стороны: