— Конечно, Иван.
Витя принес анкерок и кружку. Показался и Степан с кружкой. Бригадир налил полкружки теплой воды и подал деду. Тот посмотрел на кружку пристально, подержал в другой руке, как бы взвешивая, протянул ее Вите.
— Я посля… Ты ведь знаешь, Иван, нам, старикам, нельзя пить много…
Витя недоверчиво посмотрел на деда, проглотил слюну и отдал кружку Сереже.
— Пей не торопясь, — подсказал Иван Фотиевич. — Придем на берег — дюжину лимонаду куплю.
Сережа отпил глоток и стал сосать воду медленно-медленно, точно это был мед.
Вдруг ласточки заволновались, защебетали, а штук десять уселись на анкерок и стали тыкаться клювом в отверстие.
— Иван Фотиевич, да они же пить хотят! Их жажда мучит, — догадался первый дед Порфирий.
— Напоим их, ребята? — вдруг спросил бригадир и, как никогда, просительно посмотрел на Сережу и Витю. — Мы через день-два напьемся. Слыхали ж — ищут нас. А им лететь сколько…
— Ладно… — согласился Витя.
— Ну, а ты, Сереж?
— Я тоже согласен…
Сережа вернул кружку бригадиру, Витя наполнил ее до краев. Дед Порфирий успел принести железную неглубокую миску. Ласточки пили долго, шумно, запрокинув головы и полуприкрыв с коричневым отливом глаза. Некоторые успели подраться, выкупаться в миске. Старый рыбак незлобиво ворчал, мягко поддавая широкой ладонью под раздвоенные хвосты:
— Ох, шельмы, что же это вы другим пить не даете!
— Какая трогательная сцена! — съязвил Степан и обратился к бригадиру: — Мою долю прошу оставить. Я не обязан им, они — мне.
— Останется — оставим. Медуза! — обрубил бригадир и снова помрачнел.
Отдохнув еще немного, ласточки поднялись, сделали круг над баркасом и полетели дальше на юг.
На баркасе снова стало тихо, рыбаки забрались в каюту и улеглись. Каждый думал свою думу. Людям было о чем думать. Тем более что оставшиеся три-четыре кружки воды бригадир запретил пить до завтрашнего дня. А пить хотелось так, что при одном взгляде на анкерок голова кругом шла.
Вечером, когда солнце прятало в море свою раскаленную спину, над баркасом навис вертолет, по трапу спустился и снова поднялся человек. Вертолет улетел. Рыбаки махали ему вслед рукой.
Возле баркаса резвились дельфины, прыгая с волны на волну; они точно хотели сшить трещины моря, сгладить его морщины.
Море-то сгладится, а кто сровняет трещину, легшую между Степаном и рыбаками…
СОХАТЫЙ
Убить беззащитного зверя, доверившегося тебе, все равно что поднять руку на слабого, ударить лежачего.
Горький привкус у такой победы. Да и какая это победа, если она не возвеличивает человека, а унижает его в глазах людей, в своих собственных глазах.
Уже несколько дней крепкий запах гари стоял над Тайшетом. Жители тревожно посматривали на восток, где тайгу озаряли всполохи зарниц, точно кто-то без устали махал огромным красным полотенцем. Даже собаки, которые обычно целыми днями грызлись меж собой, сейчас молча лежали у ворот, сторожко прислушиваясь к далекому гулу.
Днем солнце медным тазом глядело сквозь облака дыма. Тайшетские ребята, не щурясь, смотрели на красное светило и находили на нем пятна.
— Эвона какие горы-то на нем! — взобравшись на крышу, радостно кричал двенадцатилетний Джамиль.
— А то мы без тебя не увидим! Подумаешь!.. — ответил Гога, старательно выковыривая стареньким перочинным ножом смолу из лиственничного бревна. Мальчишка поднял вверх давно не стриженную голову и, жуя ароматную смолу, зашепелявил: — Бабушка моя говорила: еще не то будет…
— Выплюнь серу, жадина! Что бабушка говорила? — крикнул приятелю Джамиль, осторожно ступая по драночной крыше.
Гога с трудом вытолкнул языком янтарный комок серы.
— Ну что твоя бабка сказала? — неторопливо переспросил Джамиль, хотя заранее знал, что Гогина бабушка, частенько посылавшая проклятия на головы пионеров, вряд ли могла сказать что-нибудь путное.
Поддерживая рукой сползавшие штаны, Гога деловито заговорил, стараясь подражать голосу бабушки:
— Не то еще будет. Бог покарает нас!..
— Ври больше!
— Ври-ври, — передразнил приятеля Гога. — Чай, бабушка лучше тебя знает. Отчего тайга горит? Не знаешь. А бабушка знает. Кусок солнца упал и зажег тайгу. Глянь, сколько выщерблено. Теперь всегда будет так…
Тут только Гога заметил, что приятель не слушает его, а внимательно куда-то смотрит. «Сам уставился, а мне не говорит. Чего он там интересного увидел?» — обидчиво подумал Гога.