По этой причине исследователи космических полетов очень обеспокоены тем, какую работу будут выполнять в пути космонавты. Во время семидневного воображаемого полета на Луну и обратно летчика с Рандольфской авиационной базы в Техасе попросили приспособить свою деятельность к четырнадцатичасовому циклу: четыре с половиной часа на сон, полчаса на завтрак и туалет, четыре часа для работы, полчаса на ленч, еще четыре часа работы и полчаса на ужин, перед тем как заснуть. В этой программе можно заметить известную перемену — нарастание темпа современной жизни. Более двадцати лет назад в Мамонтовой пещере (Кентукки) доктор Натаниель Клейтман и его студент сделали попытку адаптироваться к искусственному дню. Но вместо того чтобы принять укороченный день, они предпочли цикл в двадцать восемь часов. Через семь дней температура тела студента поднималась и падала по новому расписанию, вместо обычного, составленного по солнечным часам. Однако доктор Клейтман обнаружил, что после сорока трех лет жизни по двадцатичетырехчасовому расписанию становится очень трудно менять свои привычки.
Вероятно, нас должен ободрить тот факт, что первый американец, оказавшийся в космосе, выполнял во время полета полезную работу. Поскольку он летал в ракете, управляемой автоматически, работа была для него не бесполезным, а очень важным занятием, необходимым для того, чтобы выжить. Его внимание не было сосредоточено лишь на приборной доске и вспышках света внутри кабины. Как только корабль вышел за пределы атмосферы, космонавт выдвинул перископ и воскликнул при виде удаляющейся Земли: «Какое прекрасное зрелище!» За время короткого путешествия, когда ни вкусовые, ни обонятельные центры не получали никаких раздражений, даже у такого тренированного командира, как Алан Б. Шепард младший, возникла эмоциональная реакция — чувство восхищения.
Для того чтобы впервые выполнить задание, подобное этому, связанное с большим риском, мы отбираем людей с самыми лучшими головами и наиболее подходящими телами. Сохранение их жизни и успех предприятия зависят от гения конструктора и четких координированных действий самого космонавта. Но что такое гений? Джон Раскин определил его как «наивысшую силу видения». Вильям Джеймс рассматривает гениальность как необычайную способность воспринимать аналогии, как исключительную чувствительность к установлению сходства между явлениями, которая позволяет человеку в новых ситуациях использовать интуицию. Гениальность дает человеку возможность так быстро сориентироваться при неожиданных изменениях, как только чувства сообщат ему о них.
Человек в процессе эволюции прогрессировал скорее в культурном отношении, чем в физическом. Совершенно очевидно, что мы живем дольше наших предков. Мы стали выше ростом, ноги у нас стали длиннее и появилась тенденция к потере зубов мудрости, и все это — следствие изменений в окружающем нас мире и привычках, например в нашем питании. Но если в цивилизованном обществе мы будем пользоваться органами чувств все меньше и меньше, не атрофируются ли они, подобно зубам мудрости? Мы так и не разрешили загадку: то ли слепые пещерные животные утратили зрение в связи с тем, что в течение многих поколений не пользовались им в темноте, или эти животные являются потомками тех слепых существ, которые случайно забрели в пещеры и уцелели только из-за полнейшей темноты. Не превращаем ли мы жизнь в цепь приключений? Приключения — это та область, где необходимы чувства. Наши дикие предки повседневно и ежечасно зависели от своих чувств.
Сегодня, как никогда раньше, мы ощущаем границы наших чувств, хотя у нас и нет оснований полагать, что они сузились за последние столетия. Мы слышим пронзительный крик пантеры, но не улавливаем эхо-сигналов в виде стаккато от «чириканья» охотящейся летучей мыши. Мы восхищаемся красной розой, но не можем воспринять ультрафиолетовых отражений, которые одни только могут привлечь внимание пчелы, не различающей красного цвета. Наша кожа ничего не рассказывает нам о тонкой чувствительной системе миноги, воспринимающей электричество, хотя мы и реагируем на сильные разряды скатов и рыб, способные оглушить их добычу — маленькие существа. Мы можем ощутить жаркое излучение горящей печки, но не те слабые лучи, которые помогают змее находить в темноте свою жертву.
Возможно, на какое-то мгновение мы и почувствуем себя обделенными, когда обнаружим, что сенсорные способности других животных превышают наши собственные. Но мы снова обретем уверенность, осознав, что ни одно животное не превосходит нас в богатстве своего сенсорного мира. Ни одно живое существо, кроме человека, не додумалось до того, чтобы использовать чувственный опыт других существ, как это делаем мы. Наша любознательность и желание управлять окружающим миром на благо человека привели к изобретению приборов, с помощью которых мы проводим исследования по многим новым направлениям. Сегодня человечество живет в новой среде. Расширяя границы наших чувств, мы тем самым раздвинем пределы нашей собственной жизни.
По-видимому, остается одно ограничение, которое мы не можем полностью преодолеть. Его определил великий английский нейрофизиолог сэр Чарльз Шеррингтон. Он указал, что организм человека связан генетически со всеми его предками, жившими на протяжении всего необъятного геологического времени, тогда как мозг человека должен начинать с самого начала, и каждый индивидуум заново учится осмысливать окружающий мир. Тело может совершенствоваться, в то время как разум будет лучше осознавать окружающий мир в каждом следующем поколении лишь постольку, поскольку он сумеет извлечь пользу из сенсорного опыта своих предшественников и современников. Наша цивилизация служит для того, чтобы передавать наследие разума каждому зрелому уму.
Людей можно различать по тому, насколько они готовы извлекать пользу из опыта других, причем изобразить это можно в виде определенной шкалы, начав с личностей, которые утверждают, что могут полагаться только на свои чувства, кончая учеными, предпочитающими скорее процитировать опубликованные высказывания, нежели поверить собственным глазам и ушам. Торо был склонен впадать в одну крайность, а Плиний, римский энциклопедист, — в другую. Разве не страстно желают заядлые националисты начать все с самого начала, ставя на карту свою жизнь и пытаясь игнорировать опыт, накопленный прошлыми поколениями? И разве для истинного консерватора мир прадедов не достаточно хорош? Неужели нельзя назвать отсталым человека, который жаждет повторения истории, если в поисках новых путей к прогрессу он полагается только на человеческий опыт? В структурной организации тела и образе жизни животных, вместе с которыми мы сосуществуем на нашей планете, имеются бесчисленные особенности, которые могли бы стимулировать развитие науки и дали бы возможность разуму сделать скачок вперед, тем самым улучшив наши собственные шансы на выживание.
Те пока еще немногочисленные случаи, когда люди, присмотревшись к своим друзьям-животным, позаимствовали у них тот или иной принцип устройства, являются многообещающими. Человек улучшил конструкцию кораблей и подводных лодок, изучив особенности рыб, плавающих в реках против сильного течения. Человек конструирует самолеты из металла, и тем не менее многие принципиальные вопросы воздухоплавания он решил, изучив полеты птиц, состоящих из живой плоти. В каждом случае человек придумывал замены, которые соответствовали его личным нуждам, соотнося свои изобретения с естественными законами, открытыми при изучении жизнедеятельности животных. Он понял, что животные опередили его, решив проблему быстрого передвижения в воздушном и водном просторах. Человек может использовать много дополнительных деталей, лежащих в основе других способностей животных. Использование опыта животных нигде не кажется столь многообещающим, как в области обогащения сенсорного мира человека. Гораздо лучше быть наблюдательным учеником, следящим за тем, как выживают животные, чем разрабатывать каждую проблему сепаратным путем.