За год до того вышло "Письмо" Чаадаева, где он говорил, что у России нет истории, и она вышла из хода мирового развития. Но, тем не менее, он считает, что это высказывание каким-то образом совместимо с тем, что Россия "предназначена быть совестным судом по тяжбам всего человеческого духа", что здесь есть связь, и нет, безусловно, противоречия между двумя этими утверждениями.
Чрезвычайно интересно, что в конец, в самом конце "Апологии" Чаадаев очень резко напал на Гоголя, но "Мертвые души" еще к тому времени не были напечатаны, речь шла о "Ревизоре", но Чаадаев сравнил восторженный прием, оказанный современниками "Ревизору" с негативной реакций на его "Письмо". Похоже, что он видел в Гоголе своего главного соперника в дискуссии о будущей судьбе и образе миссии России.
Таким образом, вот в одно и то же время, вот в конце 1830-х -- начале 1840-х годов Чаадаев и Гоголь, совершенно независимо друг от друга, сформулировали единый логический, или точнее говоря, супралогический, так сказать, логическую или супралогическую схему, по которой главное преимущество России и состояло в ее отсталости. И они видели, что их стране предстоит драматический, даже мистический трансформационный рывок в будущее, который однажды сделает ее способной возглавить все мировое сообщество народов и повести его за собой. Эта идея объединила множество последователей среди писателей и мыслителей, которые больше между собой не соглашались вообще ни в чем. И интересно, что многие из них или даже большинство считали, что такого рода трансформация произойдет, скорее раньше, чем позже, и что они могут оказаться не только пророками, но и свидетелями этого поразительного преображения.
В 1854-ом году после того, как чрезвычайно тяжело для России проходило, уже обозначилось поражение России в Крымской войне, один из создателей и идеологов славянофильства, один из самых крупных мыслителей славянофилов Алексей Хомяков написал стихотворение под названием "Русь", которое на первый взгляд содержит обличение России, которое на первый взгляд очень плохо сочетание с его репутацией славянофила.
Интересно, что этот взрыв негодования и проклятий разрешается вроде бы неожиданным, но абсолютно предсказуемым финалом:
Оппоненты Хомякова с другой стороны политического спектра не так охотно использовали библейские ассоциации, но вполне были готовы воспроизвести ту же самую логику. Радикальный и воинствующий западник Николай Чернышевский окончил свой роман "Что делать?", не знаю, читали ли его присутствующие здесь, когда-то это была часть школьной программы, описанием победоносной революции, которая должна была произойти через два года после того времени, когда он в тюремной камере писал этот роман.
Другой радикал Александр Герцен к концу жизни глубоко разочаровался в буржуазном западе, он жил в эмиграции на Западе, который с каждым годом его жизни там нравится ему все меньше и меньше. И он выносил идею, что именно традиции крестьянской общины делают Россию идеальным место для будущего социалистического общества.
В конце 19 -- начале -- 20-го века эту логику воспроизводили политические наследователи, известные как народники. Но, с другой стороны, Ленин, который воевал с народниками и непримиримо боролся с ними, тоже настаивал на том, что социалистическая революция победит не в самой развитой капиталистической стране, а, наоборот, в отсталой. Как он говорил, цепь капиталистических государств будет прорвана в слабом звене. Ленин был марксистом-догматиком. И он, будучи образованным догматическим марксистом, не мог не понимать, что это утверждение противоречит и букве и духу марксистского академического детерминизма, по котором политические события -- есть проявления экономических тенденций, но вера в магию трансформационного рывка была для него важнее, чем логика ортодоксального марксизма.
Таким образом, взгляды и позиции тех, кто писал об вот этом трансформационном рывке, который России суждено совершить, могли быть различными. Но почти все сходились, что такой рывок, во-первых, возможен, во-вторых, желателен, и, в-третьих, все они были заворожены его воображаемым размахом и величием.
Если Гоголь верил, что "птица-тройка" унесет Чичикова из ада в рай, но не нашел художественных средств для того, чтобы показать, во всяком случае, удовлетворяющих его художественных средств, чтобы показать, как это происходит, то Достоевский сделал изображение движения души человека между абсолютным добром, и абсолютным злом центром всех своих романов. В первом из его великих романов "Преступление и наказание", в конце концов, преступник становится святым и мучеником, а на пути вот этого необыкновенного морального возрождения его ведет и сопровождает святая проститутка.