— Убирай пар, Фредди, — откликнулся Мартин.
— Можно мне войти? — назойливо спросил Фредди.
— Если тебя возбуждают умные беседы, — Мартин тихо подкрался к двери и распахнул ее перед самым носом Фредди.
Однако тот был готов к такому повороту, и Мартин оказался в глупом положении. Фредди смерил Мартина взглядом, задержавшись на его члене.
— Беседа, как же, — кокетливо сказал Фредди и, грациозно повернувшись на одном каблуке пошел прочь. — Я прекрасно разбираюсь в языке тела.
Мартин улыбнулся вслед удаляющейся фигуре. Никогда не испытывавший никакого вожделения к гениталиям другого мужчины, Мартин принимал вполне искренние откровения Фредди за некую причудливую разновидность юмора.
В эту секунду Роберт вдруг положил свою руку Мартину на плечо. Мартина аж передернуло.
— Прости, пожалуйста, — извинился Роберт. — Я не хотел пугать тебя. — Он мягко убрал руку с его плеча.
— Ой-ой-ой! — заверещал Фредди, увидев эту сцену по дороге в гардероб.
Мартин и Роберт вышли из парной.
— Ладно, — довольно оживленно произнес Мартин. — Принимаем душ и закрываем заведение. Ночная смена придет убирать помещение с минуты на минуту.
— Тогда я буду ждать тебя у входа минут через пятнадцать, — предложил Роберт. — Что ты будешь есть на ужин?
Мартин пожал плечами:
— Не знаю. Выбери сам. Ты ведь приглашаешь?
Роберт улыбнулся, и мужчины вошли в душевую, разойдясь по противоположным кабинкам. Мартин тщательно намыливался, смывал пот со своего тела и думал о змеях. О том, как это, наверное, здорово — сбрасывать с себя раз в году огрубелую, старую кожу. Смутное радостное чувство разлилось в его груди. Каскады воды обрушивались на голову Мартина и на его плечи. Он открыл глаза, и ему показалось, что душевая освещена раз в пять ярче обычного, словно кто-то вкрутил новую мощную лампу.
В эти самые мгновения Роберт, который знал, что в этом мире все призрачно, тоже думал о змеях. Только ему пригрезился огромный космический змей, кусающий себя за хвост. Роберт еле слышно прошептал: «Бабба», — и улыбнулся.
Окружающий мир перестал казаться реальным Гейл Годдард. Осталась лишь мерцающая разноцветная аура, которой были окутаны все ее ощущения. Преобладающим цветом был голубой — яркий покров света, озарявший своим сиянием все вокруг.
Гейл сидела на заднем сиденье такси, но ей казалось, что она мчится в вышине на планере, сбивая снежные шапки с горных вершин. Блузка приятно щекотала ее соски, бедра возбуждающе терлись друг о друга. Все ее тело словно пело от радости.
Гейл было двадцать семь лет. Она обладала фигурой манекенщицы — только ягодицы выдавались чуть-чуть больше, чем у моделей, но эти округлости сводили с ума всех мужчин, так что Гейл и не пыталась исправить сей очаровательный недостаток фигуры. Желто-зеленые глаза сверкали на лице такой божественной красоты, что подвигли бы самого Боттичелли запечатлеть его на холсте.
Гейл пребывала в состоянии абсолютной эйфории, которую не смогли развеять даже часы, проведенные ею в школе. Гейл преподавала в четвертом классе бесплатной государственной школы, расположенной в Уильямсбурге — той части Бруклина, где издавна проживала община хасидов, и которую с недавних пор стали обживать пуэрториканцы. Противоположные тротуары одной и той же улицы принадлежали разным мирам, каждый из которых имел массу доводов в пользу того, почему он должен существовать обособленно. Ультраортодоксальные евреи отдавали своих детей в собственные начальные школы, так что среди тридцати двух одиннадцатилетних воспитанников Гейл многие еле-еле говорили по-английски. Частенько Гейл приходилось повышать голос и прибегать к угрозам, ибо она не достигла еще той преподавательской зрелости, которая сама по себе вызывает уважение у учеников. Кроме того, в своей работе Гейл приходилось руководствоваться официальными образовательными догмами и вдалбливать в головы непоседливых мальчишек сведения о колониальных войнах в Индии, о структуре правительства США и о прочих никому не нужных вещах.