Клеопатра поняла, что это лучший способ вновь появиться на политической арене. Она распустила свое ненадежное войско. Непобедимый Цезарь - вот настоящий ферзь на шахматной доске, вот кто вернет ей власть. Она заставила себя забыть недалекого благодетеля Помпея, свое детское презрение к надменному Гаю Юлию, предостережения отца. Теперь она сама решает. И понимает, что Цезарь - это воплощение Римской Волчицы, которую она, Клеопатра, может и должна приручить. Поэтому она лишь с одним спутником, рискуя жизнью, пробралась в Александрию на рыбачьей лодке. Маскирующий ковер и деньги обеспечили проникновение во дворец. И этот эффект внезапности при явлении Цезарю.
Тот опешил от подобной выходки и неожиданно почувствовал, что его сердце бьется сильнее не только от неожиданности. Он был очарован. Уроки обольщения Клеопатра усвоила хорошо.
Ему было пятьдесят три, ей - двадцать один. Они провели одну только ночь в объятиях друг друга, а наутро проснулись... Нет, не союзниками, скрепившими договор проверенным способом, а настоящими любовниками, друзьями, мужем и женой.
Он, в жизни которого были сотни женщин, нашел в ней пленительное очарование неискушенной юности. Она нашла в нем уверенность, силу, властность. Не она покорялась его нежности, а он покорялся Клеопатре. И она ни на минуту не забывала, зачем ей эта любовь, не забывала, что она царица. А Цезарь, который никогда не смешивал дело и страстные утехи, в данном случае будто хлебнул отравленного зелья, имя которому Клеопатра.
Недаром же суеверные легионеры говорили, что у Цезаря появился странный блеск в глазах, не иначе - следствие дурмана, которым Клеопатра опоила великого диктатора. Толковали, будто она натиралась специальной мазью, приготовленной из различных компонентов половых желез ослиц и обезьян, аромат которых неудержимо манит самцов. Но при самом трезвом взгляде со стороны их союз, несомненно имевший выгоду для обеих сторон, выглядел как роман двух пылких влюбленных.
Клеопатра была очарована его умом и, как женщина, о лучшем любовнике не могла и мечтать. Цезарь с пылом юноши состязался с египтянкой в любовных ласках. Его же пленили волнующее сочетание чистоты и искушенности царицы, аристократическая утонченность и ее неожиданно острый, проницательный ум, эрудиция, чувство юмора.
Он видел в ней не только женщину, но и всю Александрию, весь Египет, которые приобрел не только наглостью, но и лаской. Хотя по большому счету он сделал бы это и без Клеопатры. Он просто ее полюбил. Рим в его лице ласкался и повизгивал у ее ног. Она приручила Волчицу.
Клеопатра в очередной раз одержала победу и над своими мятежными подданными. Никто и не пикнул, когда она, заручась поддержкой наисильнейшего, гордо воссела на трон, принадлежащий ей по праву.
Враги затаились. Они никак не ожидали такого блестящего хода со стороны Клеопатры. Страху добавил Цезарь, который, в очередной раз блеснув своим ораторским даром, зачитал двору завещания Птолемея Пузыря и Птолемея Флейтиста, в последнем выделяя слова "царица" и "друг римского народа".
А Цезарь чувствовал себя спокойно и уверенно, наслаждаясь миром, свободным временем и обществом Клеопатры. Их все время видели вместе. Царица познакомила его со всеми выдающимися людьми ее города, учеными, философами, летописцами. Чета победителей часами пропадала в Библиотеке и Мусейоне.
Цезарь с упоением изучал их сокровища. Именно в Александрии Цезаря посещает мысль переделать римский календарь, используя последние вычисления египетских астрономов. Гай Светоний Транквилл писал: "Он установил, применительно к движению солнца, год из 365 дней и вместо вставного месяца ввел один вставной день через каждые четыре года". Это был юлианский календарь, которым европейцы пользовались полторы тысячи лет. Лишь в 1582 году Римский Папа Григорий XIII слегка уточнил его, и получился григорианский календарь, которым мы пользуемся до сих пор.
Цезарь также внимательно изучал прекрасную архитектуру Александрии, мечтая дополнить красоты Рима барельефами, колоннадами, обелисками, подобными здешним. Подолгу беседовал с инженерами, задавая множество вопросов об устройстве каменных мостовых Александрии, подземной сети канализации, цистернах, снабжавших город водой, секретах Фаросского маяка, оборудования морского порта. Тогда же он задумал осуществить грандиозный проект - осушить болота в окрестностях Рима, избавить горожан от зловонных испарений, которые каждую весну отравляли им жизнь. И для этого он хотел использовать опыт египетских мастеров, который насчитывал более чем две тысячи лет.
В своих грандиозных планах он видел Александрию второй, восточной, столицей Римской уже не республики, а империи, которую формировал. Империя неизбежно стремилась к расширению, к достижению универсума - объединению всех народов мира под единой властью. На западе римляне достигли Океана, предела. Расширяться можно было на восток, а может быть, и на юг. В качестве точки отсчета Александрия была наиболее удобна.
Юлий Цезарь понимал, что уже не молод, что не успеет воплотить в жизнь все задуманное. Значит, его дело должны продолжить наследники. Оставленный за себя в Риме верный Марк Антоний. Или подрастающий внучатый племянник Октавиан. Ни одна из трех законных жен не подарила ему сыновей. Так, может быть... Он поглядывал на Клеопатру. Дитя союза гениального римлянина и умницы, красавицы гречанки-египтянки. Хм... Симбиоз Запада и Востока.
А пока, словно предчувствуя, что ему не так много осталось, он походя продолжал удивлять своим умом. Как-то раз, прогуливаясь по дворцовым садам, Цезарь сказал Клеопатре:
- Вчера я читал один свиток, дошел до середины, а потом мне потребовалось заглянуть в начало. Как же долго я искал то место, как утомительно разматывать и вновь сматывать эти бобины.
Клеопатра только усмехнулась:
- О, Юлий, ты так нетерпелив, а ученость требует размеренности и не приемлет суеты. Все разматывают и сматывают бобины.
- А некоторые тратят на это всю жизнь, больше ничего не успевая сделать. Послушай, что я предлагаю. Нужно разрезать свитки на небольшие листы и сшивать их с одного бока. Если их пронумеровать, то можно будет легко найти нужный лист. К тому же еще можно будет писать на обеих сторонах листа пергамента или папируса.