И вот наступил знаменательный вторник, в который должно было состояться знакомство обеих барышень с этой грозной свекровью.
— Пожалейте меня, дорогая мисс Дэшвуд! — шепнула Люси, когда они рядом поднимались по лестнице, так как Мидлтоны приехали почти одновременно с миссис Дженнингс и все они вместе последовали за лакеем. — Здесь ведь только вы знаете, как я нуждаюсь в сочувствии… Ах, право же, я еле держусь на ногах. Подумать только! Еще миг, и я увижу особу, от которой зависит все мое счастье… которая станет моей матерью!..
Элинор могла бы незамедлительно утешить бедняжку, указав, что, вполне вероятно, им миг спустя предстоит увидеть мать мисс Мортон, а вовсе не ее, однако она лишь ответила, и с большой искренностью, что от души ее жалеет — к величайшему изумлению Люси, которая, хотя и ощущала немалую робость, однако надеялась, что внушает Элинор жгучую зависть.
Миссис Феррарс оказалась маленькой щуплой женщиной с осанкой прямой до чопорности и лицом серьезным до кислости. Цвет его был землисто-бледный, черты — мелкие, лишенные красоты и выразительности. Однако природа все-таки не сделала их совсем уж незначительными, наградив ее выпуклым лбом, который придавал им внушительность чванливой гордости и недоброжелательности. Она была скупа на слова, ибо в отличие от большинства людей соразмеряла их с количеством своих мыслей, но и из тех немногих, которые она все-таки обронила, ни одно не было обращено к мисс Дэшвуд, в отличие от взглядов, говоривших о решимости в любом случае проникнуться к ней неприязнью.
Однако теперь это поведение нисколько не ранило Элинор, хотя еще недавно оно сделало бы ее глубоко несчастной. Но у миссис Феррарс больше не было власти причинять ей страдания, и ее только позабавило совсем иное обращение с обеими мисс Стил, рассчитанное, по-видимому, на то, чтобы она во всем почувствовала, как ею пренебрегают. Но Элинор не могла сдержать улыбки, наблюдая милостивое обхождение и матери и дочери именно с той — ибо особое внимание было обращено на Люси — кого, будь им известно столько, сколько ей, они поторопились бы обдать холодом, тогда как к ней, хотя у нее не было никакой власти уязвить их гордость, обе нарочито не обращались. Но и улыбаясь на любезность, расточаемую столь неудачно, Элинор невольно задумалась о мелкой злобности, эту любезность породившую, и, видя, как мисс Стил и Люси усердно тщатся ее заслужить, не могла не почувствовать глубокого презрения ко всем четырем.
Люси упивалась счастьем оттого, что ее так отличают, а мисс Стил для полного блаженства не хватало только шуточек по адресу ее и доктора Дэвиса.
Обед был великолепный, лакеи многочисленными, и все свидетельствовало о любви хозяйки дома к показной пышности и возможностях хозяина потакать ей. Несмотря на улучшения и новые постройки в Норленде, несмотря на то, что его владелец, если бы не несколько тысяч наличными, был бы вынужден с убытком продать ценные бумаги, ничто не свидетельствовало о безденежье, на которое он намекал своими сетованиями, или о скудости в чем-либо, кроме скудости разговоров, но зато уж ее не заметить было нельзя. Джон Дэшвуд не находил сказать ничего, что стоило бы послушать, а его супруга — и того меньше. Впрочем, особо в вину им этого ставить не следовало, так как в подобном положении находились и почти все их гости, которым для того, чтобы быть приятными собеседниками, не хватало либо ума, как природного, так и развитого образованием, либо истинной светскости, либо живости мысли, либо благожелательности.
В гостиной, куда после конца обеда удалились дамы, скудость эта стала особенно очевидной, так как джентльмены все же вносили в беседу некоторое разнообразие, касаясь то политики, то огораживания, то выездки лошадей, дам же, пока не подали кофе, занимал лишь один предмет — сравнение роста Гарри Дэшвуда и Уильяма, второго сына леди Мидлтон, так как они оказались почти ровесниками.
Если бы оба мальчика присутствовали тут, тема быстро исчерпалась бы, ибо их можно было бы просто поставить затылком друг к другу. Но в наличии имелся только Гарри, а потому с обеих сторон высказывались лишь предположения, причем никому не возбранялось твердо придерживаться собственного мнения и повторять его опять и опять, сколько им было угодно.
Партии распределялись следующим образом.
Обе маменьки, хотя каждая была убеждена, что ее сынок выше, любезно уступали пальму первенства другому.
Обе бабушки с той же пристрастностью, хотя и большей искренностью, утверждали каждая, что выше, бесспорно, ее собственный внук.
Люси, которая равно стремилась угодить и тем и другим, полагала, что оба мальчика для своего возраста удивительно высоки, и даже вообразить не могла, что один хотя бы на волосок выше другого, а мисс Стил со всей поспешностью еще горячее высказывалась в пользу и того и другого.