Рязанцев был одет совсем по-домашнему: потертые джинсы, синяя футболка.
— Приятного аппетита, — сказал он, усаживаясь напротив доктора, и попытался улыбнуться, но получился мучительный нервный оскал.
— Ну, что там у вас произошло? — мрачно поинтересовался Геннадий Егорович. В отличие от интеллигентного хозяина, он был груб и резок, не считал нужным даже здороваться. И доктор решил не спускать ему этого хамства.
— Честно говоря, мне бы хотелось обсудить эти сначала наедине с Евгением Николаевичем, — произнес он, осторожно слизывая с ложки каплю теплого яичного желтка, — при всем уважении к вам, я не могу говорить при третьем человеке.
Начальник охраны уставился на доктора тяжелым сверлящим взглядом, но доктор сам был мастером всяких взглядов, и в течение нескольких секунд оба тщетно дырявили друг друга глазами. Первым сдался охранник. Он отвернулся и злобно буркнул:
— У Евгения Николаевича от меня нет секретов.
— Егорыч, выйди, пожалуйста, — устало вздохнул Рязанцев.
Лицо охранника побагровело.
— Вы плохо себя чувствуете. Вы не спали ночь, — напомнил он хозяину.
— Ничего, — успокоил его Рязанцев, — ко мне ведь не кто-нибудь пришел, а доктор. Я хочу остаться с ним вдвоем.
Егорыч удалился, и было видно, что он едва сдержался, чтобы не хлопнуть дверью.
— Не удивлюсь, если он будет подслушивать, — прошептал Сацевич.
— Это его работа, — пожал плечами Рязанцев.
— Вы ему полностью доверяете? — доктор впервые внимательно взглянул на Рязанцева, заметил следы бессонницы и долгих, тяжелых слез.
«А может, и не врет желтая газетенка? — подумал он. — Может, я, старый дурак, ошибаюсь, и была у него любовь с красавицей пресс-секретарем?»
— Кому же мне доверять, как не руководителю службы безопасности? — криво усмехнулся Рязанцев.
— Это верно, — кивнул доктор, — но все-таки я на вашем месте не стал бы подпускать чужих так близко к своим семейным проблемам.
— Именно его? Или вообще никого?
— Ну, никого — это было бы идеально, — улыбнулся доктор. — Ладно, давайте я расскажу, почему решил побеспокоить вас.
Рязанцев выслушал, не перебивая, не задавая вопросов. Голова его была низко опущена, и только пальцы все время двигались, щелкали застежкой браслета от часов.
— То есть получается, что мне в прямой эфир и моей жене в больницу звонил один и тот же человек? — уточнил он равнодушным, тусклым голосом и потянулся за сигаретами.
— Получается еще неприятней, — печально улыбнулся Сацевич, — этот человек имел возможность передать ей телефон. Если вы помните, мы с самого начала решили, что телефоном ей лучше не пользоваться. Кто из ваших домашних знает, где находится Галина Дмитриевна?
— Только сыновья, Егорыч и Вика, — быстро произнес Рязанцев, болезненно зажмурился и принялся массировать виски.
— Голова болит? — сочувственно спросил доктор.
— Все кувырком, все не так, — простонал Рязанцев сквозь зубы. — Господи, ведь она была единственным человеком, которому я верил безгранично.
— Галина Дмитриевна? — осторожно уточнил доктор.
Рязанцев взглянул на него тоскливо, затравленно и ничего не ответил.
— Могу представить, что для вас остаться без пресс-секретаря — это настоящая катастрофа, — вздохнул доктор после долгой неловкой паузы. — Неужели некому заменить ее, хотя бы временно? У депутатов, насколько мне известно, куча всяких секретарей, помощников.
— Ай, ерунда, одна видимость. Толпа бездельников и дармоедов. Так на чем мы остановились?
— Вы назвали четырех человек, которым известно, где ваша жена. Один из них уже не в счет. Сыновья ваши, Дмитрий и Николай, учатся в Англии. Кто же остается?
— Вы хотите сказать, что Егорыч мог затеять какую-то свою игру против меня? — произнес Рязанцев с вымученной скептической усмешкой.
— Ничего такого я вам не говорил. Вы сами это произнесли, — мягко заметил Сацевич.
— Зачем ему? Он получает большие деньги, у него все есть.
— Знаете, такая плотная близость к власти рождает серьезные амбиции. Он рядом с вами, но всегда в тени. Вы не допускаете, что ему может это быть обидно? Впрочем, это меня не касается. Если ваш телохранитель слушает нас сейчас, то я уже нажил себе смертельного врага. Но, поскольку терять мне теперь нечего, я позволю себе дать вам один совет. В этом телефоне, — он вытащил из портфеля маленький черный аппарат фирмы “Панасоник”, — есть карточка. Наверняка существует техническая возможность расшифровать ее. Когда покупают номер, обязательно надо предъявить паспорт. Конечно, паспорта бывают и поддельными, но все-таки это серьезная зацепка, согласитесь. Так вот, мне кажется, будет лучше, если этим займется не ваша служба безопасности, а кто-то другой. Ну, я не знаю, можно обратиться в частное детективное агентство, можно хорошо заплатить какому-нибудь сотруднику милиции, из тех, что расследуют убийство вашего пресс-секретаря, и попросить о конфиденциальной помощи. Знаете, среди них тоже иногда попадаются порядочные люди. Простите, вы меня слушаете?
— А? Да, конечно, — Рязанцев все это время вертел в руках аппарат, нажимал кнопку меню. — Пожалуйста, наберите номер, — он назвал семь цифр, и доктор тут же набрал их на своем аппарате. Раздался тихий звонок. Несколько секунд оба, как завороженные, молча слушали нежное мелодичное треньканье; наконец Рязанцев нажал отбой.
Дверь внезапно открылась, заглянула спортивная толстуха и спросила:
— Еще кофе?
— Нет, — помотал головой Рязанцев.
— Женя, ты не завтракал, а куришь, — заметила она с упреком, — давай я тебе хотя бы сметанки с ягодами принесу. И кофейку, а, Женечка?
— Света, уйди, пожалуйста, — поморщился Рязанцев.
Женщина, обиженно поджав губы, удалилась.
— Кто она? Родственница? — шепотом спросил доктор, кивнув на дверь.
— Почти. Не важно, — Рязанцев раздраженно махнул рукой и, помолчав, медленно произнес:
— Это мой мобильник. Я потерял его месяца три назад, оставил где-то в Думе, то ли в буфете, то ли в зале заседаний.
Повисла тишина. Доктор молча, задумчиво постукивал пальцами по краю стола. Рязанцев как будто вообще заснул, прикрыл глаза и дышал тяжело, со свистом. Скрипнула дверь, и оба сильно вздрогнули. На пороге появилась спортивная толстуха Света с телефоном в руке.
— Прости, — прошептала она и сделала жалобные, испуганные глаза, — тебя из прокуратуры, какая-то Лиховцева, следователь. Я пыталась объяснить, что ты занят, но она сказала — срочно.
Рязанцев взял трубку. Она была горячей и влажной от Светкиной ладони.
Перед началом совещания майора Арсеньева отозвал в сторонку его непосредственный начальник подполковник Хабаров и тихо, тревожно спросил:
— Саша, ты зачем сегодня утром помчался в морг?
— Откуда вы знаете? — удивился Арсеньев.
— Твоя бывшая супруга доложила. Я звонил тебе утром. Так в чем дело?
Арсеньев подробно рассказал о неопознанной утопленнице со следами пластыря и накрашенными губами.
— Бред, — решительно помотал головой Хабаров, даже не дослушав до конца, — ты хоть сам понимаешь, какой это бред? Ты бы лучше потрудился ознакомиться с протоколом вскрытия Кравцовой и Бриттена. Ни о какой губной помаде, ни о каком изнасиловании там нет ни слова.
— Ну я же вам докладывал, Василий Павлович, — поморщился Арсеньев, — эксперт сообщил мне все это, так сказать, в частном порядке и предупредил, что в протокол вносить не станет.
— Правильно. Потому что протокол вскрытия — не глава из фантастического триллера, а официальный документ. После твоего горе-эксперта трупами занимается бригада судебных медиков во главе с профессором Бирюковым, и никаких повреждений, кроме пулевых ранений, не обнаружено, о чем имеется официальное заключение.
— А помада?
— Какая помада, Саша? — подполковник посмотрел на него с жалостью, как на тяжело больного. — Тебе не приходило в голову, что миллионы женщин имеют привычку красить губы? Сейчас без конца рекламируют по телевизору всякую помаду, суперстойкую, которая в воде не смывается и в огне не горит. Почему это должно иметь отношение к убийству? Ну зачем, зачем профессиональному киллеру красить губы мертвой жертве? Был бы он псих, так он бы порезал, покромсал, откусил бы что-нибудь, расчленил, разложил по коробкам и отправил ценными бандеролями в разные города. В крайнем случае, он бы и Бриттену что-нибудь там накрасил. Кстати, о психах. Этот твой эксперт — Масюнин, кажется, его фамилия? Так вот, этот Георгий Масюнин — хронический алкоголик. Он тебе наплел невесть что, а ты уши развесил.