Вот так, можно сказать, в тот момент я и стал магом. Но не только магом, тогда я стал и мужчиной. Я пытался одновременно перетянуть рану и успокоить мать. Тогда я не понимал всех последствий единичного использования колдовства. Не понимал я и того, что колдовство не бывает единичным.
Я сидел весь в крови, мама была зареванная и рядом лежала мертвая нечисть, когда из соседнего шатра раздался крик Лифиаса и к нам стремительно забежал отец с малышом на руках. Как он потом объяснил, что так спешил ко мне, что даже не успел передать принца матери. Так что Лифиас тоже отчасти стал свидетелем моего падения во тьму, хотя он этого не может помнить.
– И что потом? Тебе за это сильно влетело? – спросил Лирриан, греясь у костра.
– Прилетело? Нисколько. Отец сказал, что я поступил как мужчина. Я не пожалел души ради матери, я не испугался и не сбежал. Он сказал, что гордится мной. Хотя позднее мне доставалось, когда я проявлял интерес к запрещенной религии. В прочем, потом я получал знания тайно, не раскрываясь перед отцом. Хотя ты прав. До посещения Белтелиона тот раз был единственным, когда я применил магию на практике. Подобно Вагору, я изучил ее до дыр, но не использовал.
– А тяга была?
– О, еще какая! Какое же облегчение я испытал в Белтелионе, втайне от магов практикуя магию! Да, приходилось скрываться, хотя, вероятно, мой сожитель и так все знал. Вряд ли он оставил незамеченной пропажу его магических компонентов.
– Да уж, магия еще тот наркотик. Даже я, ни разу не использующий ее человек, иногда испытывал тягу, когда воровал артефакты. Ведь было бы проще самим создавать их, делать проводники типа стекол с начертанными рунами. Это ведь самое элементарное, а стоит больших денег. И да, раз уж свитка моего нет, нужно хорошенько затариться в Венрите! Собственно, ради этого я...
Прервало Змея протяжное собачье завывание. Аргус сидел, подняв голову к небу и поджав уши к голове и грустно выл.
– Что с ним? – прошептал Азвальд. – Давай осмотрю, что ли.
– Не надо, – остановил его Лирриан. – Аргус в трауре. Он воет, когда чует смерть.
Лирриан помолчал, а после задумчиво добавил:
– Кто-то из нас вскоре умрет.
Повисло молчание.
Мужчины смотрели на собаку через пламя костра. И каждый надеялся, что умрет не он. Как бы не сдружились за время путешествия Азвальд и Лирриан, собственная жизнь все равно оставалась дороже чужой. Что бы они ни говорили вслух, чем бы ни жертвовали, человек всегда боялся смерти. Собственной смерти. Другой умрет, но ты продолжишь существование, оплакав потерю. Другое дело, когда умираешь ты. Кто-то поплачет день-другой, а на третий уже продолжит беззаботную жизнь. И как бы сильно люди в этом не заблуждались, так будет всегда.
– Надо ложиться спать, – переменил тему Лирриан. – Я, пожалуй, в этот раз первый. Следи за костром.
Азвальд в ответ кивнул.
Змей улегся у костра. Он пытался уснуть под завывания Аргуса. Печальный плачь собаки. Сколько раз Лирриан его слышал? Примерно столько же, сколько терял товарищей. Лирриана смерть часто обходила стороной. Помогала удача и капля эгоизма. В конце концов, легче подставить спину товарища, зная, что он все равно умрет, и не будет ненавидеть тебя остаток жизни.
Да, в рассвете своего воровского ремесла Лирриан был другим. Он не убивал, никогда не убивал. Но от предателей избавлялся. Предавал в ответ. Раскрывал чужие планы, выдавал места нахождения. Но товарищи знали, с кем отправляются в путь. И Змей знал. Такого доверия, как между ним и Азвальдом, Лирриан не строил ни с кем из попутчиков. Это слишком опасно для обеих сторон.
А Азвальд в этом плане оказался наивным простецом. Да, он мудр в каком-то смысле, он никогда не предаст, он готов пожертвовать многим ради товарища, что уже доказал на своем здоровье. Но доверять людям, которые открыто себя называют негодяями – откровенно, глупо. Да, у воров тоже есть свои понятия о чести, о братстве. Но не стоит забывать, что они сидят по тюрьмам в первую очередь за то, что нарушают законы.