Самое время магам Форта заняться этим делом и очистит путь на юг. Вот чего надо было требовать от старика, союз может и подождать!
Королева, не посчитавшая зазорным для себя спуститься с чужаком в конюшни, поднялась, вежливо наклонив голову, и первой вышла из залы, позвав за собой Салавия, но, не удостоив и жестом магов-целителей, которые трусливо прятались за пологами. Нет, это не те люди, которые могут тягаться с силой посланца Форта. Впрочем, Салавий тоже не сможет ее защитить, но в его присутствии Луретта всегда чувствовала себя спокойнее, полагаясь на суждения вельможи и его странный дар предвидения. Впервые она доверилась ему годы и годы назад, когда он был еще самым обычным придворным, прибывший из Аленедира с протекцией от старшего сына Бадария. Тогда отношения между Погаром и Серетили все еще звучали, будто эхо давнего прошлого, когда страна Аленедир вместе с Инуаром дала бой настоящей орде кочевников, хлынувших на равнины по обе стороны от Горных Пределов. Теперь и этого уже практически не осталось, никаких политических отношений, только торговля и чистый расчет.
Но тогда рекомендации аленедирской знати еще не были пустым звуком, и Луретта благосклонно приняла мужчину при дворе. Он представился ей с достоинством, и королева забыла о его присутствии, зная, что аристократы тянутся к ее двору, как летят осы на медовый пряник.
Она еще помнила те времена, когда в морской бухте правили законы Серетили, там стояло четыре гарнизона, охраняющих торговлю как зеницу ока. Кажется, минуло всего два дня с момента прибытия Салавия, и королеве доложили, что пересуды о потерянной с Широкой Бухтой связи не лишены правды. Ни один голубь так и не прилетел оттуда, и ни один караван вот уже месяцы не приходит. Нет вестей и с кораблей, и их парусов не видно со сторожевых башен Прибрежных скал. А это значило, что уже многие дни ее торговые корабли не ходят на Западный континент вдоль Звенящих водопадов.
Так она узнала, что произошло невозможное: от портового города Таралеса не осталось и следа, что он пал под ударами пробудившихся Древних, а сама бухта захвачена. Королева собрала войско, чтобы силой забрать то, что принадлежало ее семье по праву. Всего три зимы минуло с тех пор, как скончался правитель дома Серетили, и Луретта приняла на себя бремя власти; она была полна ярости и решимости отомстить.
И вот тогда у Салавия случился первый припадок. Его глаза закатились, а факелы и масляные светильники плевались белыми искрами, когда он кричал о том, что видит смерть Инуара. Тогда провидцу поверили все, кто присутствовал в зале, так ясны были его слова и так ужасен смысл, но те, кто не видел этого, недоумевали, от чего Луретта остановила наступление. Среди преданных Инуару воинов звучал ропот и недоверие решению королевы. Потом, много позже, они называли ее выбор мудрым. Скоро стало ясно, что конница Инуара непременно полегла бы под стенами Морского Бастиона. И пусть магов было мало, Древние повиновались их приказам, и их мощь казалась бескрайней. Ни таранные машины, ни лучники, ни пешие войска ничем бы не смогли навредить Форту, когда над ним в небе реяли драконы.
Тогда юная Луретта приблизила к себе провидца, сделав его своим советником. Его слова имели вес дальновидности и ума, а сны порою говорили о будущем. Но также она знала, насколько Салавий свободолюбив. Он часто покидал правящий дом, оставляя лишь весточку о том, что ему нужно отбыть, и королеве пришлось мириться с этим, хотя ее придворные дамы укоризненно качали головами, а иные советники возмущенно поджимали губы и шептались за ее спиной.
«Не подобает сановнику творить то, что душе угодно», — говорили они, и королева понимала, что ими движет зависть. Иные не могли себе это позволить, а Салавий мог.
Поначалу и Луретта была недовольна таким отношением, она посылала шпионов, чтобы узнать, чем занят ее провидец, когда покидает Серетили, но гонцы приносили всегда одни и те же вести: то Салавия видели мчащимся во весь опор по равнине на его сером племенном жеребце, охотящимся на степного лиса; то крадущегося вдоль каменных насыпей предгорий Пределов, где он выслеживал благородного оленя с луком наготове. Луретта знала, что у Салавия есть небольшой дом над Чарующим обрывом, куда сложно подняться и пешему, и что он проводит там довольно много времени, уединяясь и ища пути среди круговерти картин доступного ему будущего. Так он сам сказал ей, и Луретте пришлось принять провидца таким, каков он есть.
Минуло десять лет, и королева привыкла к его присутствию, а его неожиданные исчезновения заставляли ее чувствовать себя покинутой. Она частенько оказывала Салавию знаки внимания, но он всегда оставался задумчивым, погруженным в себя человеком, будто не замечал ее недвусмысленного интереса. Луретта не могла обсуждать подобные вещи со своими придворными дамами, но знала, что, порою, чародеи бывают именно такими — отстраненными от мирских желаний и благ. Что же, тем хуже для Салавия, она могла бы возвысить его, сделав партией…
Думая об этом, Луретта коротко взглянула на советника, но тот снова хранил непроницаемое выражение лица, ни чем не выдавая раздражения, с которым еще совсем недавно говорил королеве о том, что она недостаточно настойчива в собственных требованиях.
Сопровождаемые плечистыми телохранителями, они прошли по широким галереям, наполненным тенями колеблемых ветром факелов, и челядь пугливо жалась к стенам, опуская глаза, стараясь не глядеть на посланника Форта. Большинство из них полагало, что если встретиться с магом взглядом, вмиг окаменеешь.
Подставив лица еще по-зимнему леденящей кожу ночи, они спустились во двор, где ярко пылали огромные чаши с промасленными дровами, прошли вдоль переходов и остановились у широких дубовых дверей, обитых фигурными коваными планками. Телохранители услужливо отворили воротину, и в лицо пахнуло мягким теплом, навозом и конским потом. В этот момент Луретта посмотрела на мага и с удивлением заметила, как дрогнуло его лицо, как хмурая тень поселилась в глазах.
Она приглашающе кивнула головой и шагнула внутрь, пошла между просторными, чистыми стойлами, шурша подолом по свежему, брошенному на пол сену. Сама залюбовалась красивыми, дремлющими в полумраке животными: черными, подобными зоркому глазу ворона, рыжими, будто наливное закатное солнце, желтыми, словно ранние весенние цветы и белоснежными, как шапки далеких горных хребтов. Инуар признавал только чистую масть, пегие животные отсеивались сразу.
А вот маг не был тронут красотой тонконогих кобыл и статных жеребцов, даже не глядя по сторонам, он уверенно шел вглубь, туда, где суетились молодые конюхи.
— Что там? — спросила королева, растерянно глядя на телохранителей.
— Ваша кобыла, королева, не может разродиться, — тут же ответил главный конюший, вынырнув из стойла, подходя и низко кланяясь. Казалось, он, как и весь замок, бодрствовал в эту ночь, ни тени сна не было на его лице. — Жеребенок перекосился, ноги встали поперек и не выходит его развернуть. Она не родит, ваше величество, к утру умрет сама и жеребенка погубит. Я жду вашего разрешения… — он запнулся.
— Убить мою кобылу? — ахнула Луретта. Она тут же взяла себя в руки, устыдившись мимолетной слабости. Тяжело вздохнула, не находя в себе силы отдать приказание убить любимицу и вырезать застрявшего, задыхающегося в чреве матери жеребенка, но тут вперед выступил маг.
— Я помогу кобыле, — сказал он холодно, — но жеребенка ты отдашь мне.
— Это же лошадь-сестра, обещанная жениху Каторины, — сдержано напомнил Салавий.
— Помолчи, — отрезала королева, поморщившись. Законы и традиции обязывали ее дать отказ. Первый жеребенок королевской кобылы полагался в приданное младшей сестре, тем более что свадьба давно уже была названа. Но обстоятельства складывались иначе. Потому, не колеблясь, Луретта ответила: — Я согласна. Но и у меня будет условие.
— Какое же? — усмехнулся маг, пристально глядя на королеву пустыми, прозрачными глазами. Луретта подумала, что впервые видит такого человека, словно бы без глаз, словно бы в глазницы ему вделали мутноватое, плохо прокаленное стекло.
— Я скажу тебе мое условие, если ты спасешь кобылу, — быстро ответила она.