— Разве Хорт не из боярской семьи? — громко похрустывая яблоком, удивилась княжна.
Нелюб откровенно хмыкнул:
— Из боярской семьи, и с таким отребьем якшается, к тому ведёшь?
Мстиша, как назло, закашлялась, и зазимец подошёл, чтобы довольно чувствительно стукнуть её по спине.
— Может, изумит тебя это, но и с боярами я за одним столом сиживал и далеко не на гузыни, и самого князя видывал.
— А княжича? — вырвалось у Мстиславы.
На лицо Нелюба упала тень. Отвернувшись от Мстиши, он выудил из кучи валежника длинную палку и, несколько раз примерившись, откинул её в сторону, взявшись за другую. Кажется, эта удовлетворила зазимца больше, и, усевшись на земле и поджав под себя ноги, он снял с пояса нож и принялся её обстругивать.
— И княжича, — ответил зазимец после молчания.
— И каков он? — тихо вымолвила Мстиша, подбираясь и глядя на своего собеседника исподлобья.
— На что тебе? — спросил помытчик, не отрываясь от работы. Лепестки серебристой стружки мерно сыпались ему на колени. — Всё одно, какой ни есть, тебе мужем станет. Если, конечно, успеешь, — хохотнул Нелюб, — а то, глядишь, женится на твоей чернавке. Она, поди, попокладистее будет.
Кажется, эта мысль подняла настроение Нелюбу. Он повеселел и начал негромко насвистывать себе под нос. Мстислава же надулась и запоздало вспомнила о своём обещании больше не разговаривать с помытчиком. Но зазимец даже не обратил внимания на её обиду.
— Отдохнули и будет, пора. — Он подошёл к девушке с длинными полотнищами. — Гляди да на ус мотай, дальше самой придётся справляться.
Нелюб хорошенько натянул ткань и, тщательно разглаживая каждую складочку, стал наматывать онучи на Мстишины икры. На его лице не дрогнула ни единая жилка, так, будто перед ним сидел ребёнок, а не первая красавица Медынского княжества. Мстиша, величественная и хладнокровная, привыкшая навязывать свою волю и повергать в благоговейный трепет, теперь оказалась по другую сторону. Нынче это её бросало в краску, тогда как грудь мужчины у её ног вздымалась ровно и спокойно. Нелюб надел Мстиславе лапти и приладил оборы.
— Сперва будет нелегко, но потом пообвыкнешься. Тут расходиться главное. Вот, держи, — Он протянул Мстиславе получившийся посох. — Вечером рукоятку доделаю. Ну, будем трогаться. Некогда сидеть. А то, глядишь, и правда, обставит тебя твоя девка.
Нелюб снова ощерился своей шутке, которую, кажется, счёл весьма удачной, и Мстиславе не оставалось ничего иного, как подняться и с оскорблённым видом поковылять дальше.
Почти весь день двигались лесными тропами: они были мягче разбитых дорог, да и прохладная тень спасала от палящего солнца. Нелюб не соврал, Мстише и правда стало чуть легче, да и с палкой идти оказалось сподручнее. Но Мстишиных сил хватило ненадолго. Мозоли мучили, ноги гудели, да и, кажется, не было ни одной части тела, которая бы не ныла от боли. Княжна шагала всё медленнее, а расположение духа помытчика становилось всё более скверным.
— Да ты совсем малахольная, — в сердцах сказал он после очередной передышки, на которую путникам пришлось встать, едва они успели пройти пару вёрст с прошлого привала.
Мстиша, потная, растрёпанная, распухшая от комариных укусов, измождённая и голодная, уже не могла, да и не желала сдерживаться.
— Да как ты смеешь, вахлак?! — взревела она так, что Бердяй, мирно подрёмывавший на луке седла, вздрогнул и встрепенулся. — Никто никогда не смел так говорить со мной! — Девушка стиснула кулаки. — Никто не смел унижать меня! Смеяться надо мной!
Нелюб тоже остановился и внимательно посмотрел на Мстишу.
— И чем же я унизил тебя? Правдой?
— Ты знал, что я не смогу идти, и всё равно не нанял телегу! — свирепея, выкрикнула княжна. — А теперь ещё и издеваешься!
— Не смеюсь и не издеваюсь, а что есть говорю. Твоей прытью мы не то, что к Ратмировой свадьбе со служанкой не успеем, а и к рождению первенца, пожалуй, не дотелепаем.
Очередное упоминание дурацкой шутки Мстислава уже не могла снести. Совершенно перестав владеть собой, она что было мочи замахнулась, вобрав в готовящийся удар всю накопленную злость. Но вместо того, чтобы врезаться в щёку, ладонь неуклюже зависла в воздухе. Нелюб на лету перехватил её и теперь крепко сжимал тонкое запястье в нескольких вершках от своего лица.